Вот, сударь, отчет в моем поведении. Вчера ввечеру был я с Фавстом у Татищева, где очень весело провел вечер, играли Дмитрий и Сергей Павловичи, Урусов, Фавст и я в квин-дичи, моя дрянная пятирублевая кава одолела их, и я выиграл 115 рублей. Годится! Дмитрий Павлович опять много говорил о тебе; велено мне было все это слушать. Он мне сказал: «Ваш брат может обращаться на равных с Нессельроде и с Каподистрией, но он слишком умен, чтобы так поступать. Перед ним открывается прекрасная карьера, он выслужит и себе, и вам». Татищев собирается передать мне свои неаполитанские и сицилийские архивы, и мне приятно будет все перечитать; почти все там – моих рук дело.
Константин. Петербург, 20 февраля 1820 года
Дошло ли до вас известие из Парижа об убийстве герцога Берри? Происшествие ужасное! Вот как его рассказывают. Весь двор был в Опере; при выходе человек один отталкивает особу, которая шла возле герцога, берет его самого за ворот и вонзает в грудь род острого шила, на конце изогнутого. Его схватывают; он спокойно говорит, что он служил конюхом у Наполеона, был с ним на острове Эльба, потом в Ватерлоо, долго после того оставался без места и наконец получил то же, что прежде имел, при конюшне королевской; что он давно положил истребить Бурбонское племя, что не мог достигнуть короля, который всегда хорошо окружен, и решился убить герцога Берри, чтоб по крайней мере не было более детей от этого рода. Между тем искали дать помощь. Доктора объявили ему самому, что железа нельзя вынуть, ибо вместе с тем он тотчас лишится жизни; тогда герцог велел его не трогать, исполнил долг христианский, устроил кое-какие дела, просил короля простить убийце и наконец сказал: «Я все окончил, мне более нет нужды жить», – с сими словами выдернул сам орудие смертное и умер.
Константин. Петербург, 21 февраля 1820 года
Да, брат, подлинно беда одна не приходит, и недаром турки говорят: счастливо то несчастие, которое одно приходит. Бедной Воронцовой готовится новый удар: сестра ее Потоцкая почти безнадежна, ей дают уже мускус, и доктора не скрывают более ее опасности. Тут всех жаль: во-первых, ее – женщина, прекрасная душою, умом и телом; жаль доброго мужа, который столько с нею счастлив; жаль сироту-дочь, жаль сестру, мать.
Константин. Петербург, 27 февраля 1820 года
В день службы по герцогу Берри или, лучше сказать, в самую службу в католической церкви некто Коломби, товарищ Зеа, упал мертвый. Во Франции бы тотчас сказали иные, что от преданности к покойному умер, а другие – что он был льстец. Также в тот день умер скоропостижно Лешерн, бывший где-то губернатором.
Тело Потоцкой везут сестры в Белую церковь; говорят, между тем, что старуха Браницкая умерла [слух неверный: графиня Александра Васильевна прожила еще 17 лет]. Я полагаю, что хорошо бы сделала: не узнала бы о смерти внучки, дочери и тайном браке сына, который женился на Потоцкой, урожденной Потоцкой, сестре Станислава. Вот тебе наши вести. Из приказов увидишь выговор Вельяшеву. В городе всякий день концерты, но я еще нигде не был, а сижу дома, вечером кое-кто у нас бывает, вчера играли в вист, и так отдыхаю!
Утром возил я жену к Нессельродовой, тут же приехала и графиня Гурьева, обе ее очень обласкали. Оттуда заезжали к Разумовским, было уже поздно, не приняли, торопились одеваться, а после обеда обе прискакали к нам. Они так же милы, как были в Вене. Разумовский приехал сюда, чтобы устроить свои дела, и, между нами сказать, есть надежда, что устроятся; а без того бы он совершенно был без куска хлеба при 7000 душах, при долге 150 тыс. + 700 тыс. и 250 тыс. гульденов и при с лишком семидесяти годах. Теперь же ему останется проживать 130 или 140 тыс. в год. Великая новость: Деказ сделан герцогом, то есть дюком, и послан в Англию. Ришелье – президентом министерства, не будучи министром. Превосходная новость: сейчас прислали мне копию с указов, до Московского почтамта касающихся. Егор Львович привезет все это формально, я хочу, чтоб ты имел удовольствие объявить приватно каждому, что их ожидает. Бог меня благословил и доставил средство добрых моих сослуживцев утешить. Спасибо ангельскому нашему царю и доброму начальнику. Я уверен, мой милый друг, что и ты душевно порадуешься моему счастью.
Александр. Москва, 28 февраля 1820 года
Меня привел в недоумение Дмитрий Павлович, от которого я сейчас приехал. Он вошел во все подробности дел наших. Я ему говорил о намерениях моих; выслушав меня очень внимательно, сказал он мне почти следующее: «Напрасно вы беспокоитесь, в деревне вы растратитесь точно как в городе (с чем я не согласен вовсе). Уже давно мне пришла в голову мысль, которую мне очень хотелось бы осуществить». – «Что же?» – «Иметь вас со мною, выгода была бы обоюдной для обоих. Я попрошу вас к себе в советники посольства и обеспечу вам жалованье в 20 тысяч рублей. У меня большой дом, вы будете в нем избавлены от всяких расходов, выезд вам не нужен, воспитание ваших детей будет вам стоит много дешевле, чем здесь, так что вы сможете не трогать ваши доходы и употребить их на уплату оставшихся долгов, а три года пройдут быстро. Ежели я покину Испанию, вы меня там замените, по крайней мере, если не захотите последовать за мною при новом моем назначении, тогда у вас будет выбор». К сему прибавил все, что только могло бы меня обольстить. Я отвечал, что все это слишком важно, чтобы дать ответ тотчас, что надобно обдумать, а паче всего – с тобою посоветоваться; что ежели бы дело о Венской миссии, я бы мог скоро решиться, но что отдаленность Испании меня пугает. «Да кто знает, – сказал он, – не поедем ли мы однажды в Вену?» – и проч.