Итак, тебе 12 тысяч столовых! Слава Богу, это славно; не надобно забывать, что сенаторам дается столовых только 3 тысячи; ты избавишься от хлопот управления деревнею, и это хорошо, или обещаешься экономничать, и это хорошо. Теперь дом твой оживился, и ты более будешь дома, пойдет бильярдная война и вист, а тут и курение. Поздравляю и с 20 почтальонами, от этого все пойдет живее; вообще, вступление твое в Петербург ознаменовывается славностями, да и впредь, кроме хорошего, нечего ожидать. Ниже в письме ты говоришь, что тебе возвращается деревня. Так ли? А я думал, что тебе будут производить по 12 тысяч; но и то, и другое хорошо.
Вчера был я у Боргондио; она, кажется, добрая бабенка, без церемоний и прихотей. У нас большие толки. Она предлагает петь в Собрании, с тем чтобы мы роздали 1000 билетов по 10 рублей, за что на следующий вторник будет петь в Собрании бесплатно для членов. Положено быть собранию в субботу, чтобы об этом толковать, а завтра званы мы обедать с Татищевым к Юсупову, тут будет и Боргондио. Татищев все откладывает ехать: дорога адская. Представь себе, что граф Петр Александрович Толстой, ехавший в свой корпус, дотащился в двое суток только до Серпухова, и по физической невозможности следовать далее, бросил там повозки и вчера воротился на перекладных в Москву. Дмитрий Павлович всякий день все говорит про сделанное мне предложение, о коем я тебе писал. Я сказал, что отдаленность Испании пугает мою жену, что я тебе писал и ожидаю твоего мнения.
Здесь все обеды да обеды для нового начальника. В воскресенье был у Юсупова, в понедельник – у князя Николая Щербатова, во вторник – у Петра Михайловича Лунина, сегодня – у Власова, в пятницу – у нашего дорогого Черткова, которому не мог я отказать.
Александр. Москва, 4 марта 1820 года
Я сейчас только с обеда от Юсупова; нас было восемь человек; Боргондио с капельмейстером пела после обеда. Голос прекрасный и прекрасная метода, чем простее поет, тем приятнее ее пение; но я себе издавна дал слово никогда не судить с одного раза: послушаем еще. Юсупов был нахмурен: у него умирает сынок трех лет от зубов, и теперь был консилиум у него.
Александр. Москва, 5 марта 1820 года
Воля твоя, не верю твоим обещаниям не делать долгов. Старая привычка! Подумай сам, что ты здесь убухал. Право, стыдно будет, с твоими прекрасными доходами, не сводить концы с концами. Ну куда бы ты девался, ежели бы не попал на сии единственные в России места, доставляющие столь большие оклады и выгоды квартир и дров? Я верю желанию твоему, но сомневаюсь в исполнении, а на тестя своего ты никак не считай: имея страшные долги и платя по 18 процентов, развязка не может быть иная, как нищета.
Газеты страх как теперь любопытны по заключающимся в них подробностям. Алексей Михайлович Пушкин, выходя из Английского клуба, где проиграл четыре роббера, встречается на лестнице не помню с кем-то; тот ему говорит: «Слышал ты?» – «Что?» – «Как что, ты не знаешь? Убит дюк де Берри!» – «Ну черт его дери!» – отвечает проигравшийся и садится в сани. А у вас так умирают скоропостижно от известия этого. Василий Львович так был поражен, что опять болен подагрою, а Кристин был двое суток как помешанный и все смешивал Ангиенского с Берри. Жаль бедную Браницкую; но ты писал о сем как о слухе, только ходящем по городу, авось-либо и неправда. Она в Карлсбаде не один раз мне говорила: «Скажи мне сын, кого хочет только, я пойду пешком к ней уговаривать ее идти за сына!» Я бы никогда не вообразил себе, что дела Разумовского [князя Андрея Кирилловича, знаменитого любовника царственных особ] были в столь худом положении. Хорошо еще, что нет детей.
Константин. С.-Петербург, 6 марта 1820 года