Александр. Москва, 5 апреля 1820 года
Здесь у нас погода прекрасная, зато какое множество карет и лошадей на гулянье, то есть под Новинским. Нить начиналась уже на Никитской, шла (и все в два ряда) по Поварской, потом объехала сторонами качели, на Арбат, до Арбатских ворот. Моей лентяйке Наташе был вчера порядочный моцион: поутру пешком, там обедали у Барятинского, потом возили Тургенева под качели, в моей оффенбахской коляске, а ввечеру были на славном балу у князя Дмитрия Владимировича; всякий был как дома, оба хозяева очень ласковы, и все были прошены во фраках. Наташе хотелось и есть и спать, и мы, как умные люди, отретировались до ужина в первом часу. Князь почти не танцевал, а потому и приятно мне, что сделал это отличие Наташе. Она была очень авантажна в парижском корсете а-ля севинье; на голове был тюрбан, хотя и здешний, но я уверил, что привезен мною из Парижа, и все одно твердят: здесь таких вещей не найти. В мундирах были трое: сенатор Муханов, Рушковский и славный камер-юнкер Горчаков, в шитом мундире, напудренный. Я разговаривал с князем; он подошел и начал очень плодовито рассказывать князю все, что в последних газетах, говоря все «господин граф», а иной раз «мой князь». Князь и княгиня звали нас на все следующие воскресенья. Вся эта неделя взята, и я почти всюду зван, по несчастью: завтра Собрание, в среду у княгини Белосельской, в пятницу у графини Бобринской, в четверг у Власова, а в воскресенье опять у князя Дмитрия Владимировича.
Константин. С.-Петербург, 6 апреля 1820 года
Испанские дела ты хорошо судишь, и мы точно так же говорим; а по моему мнению, без беды там не обойдется: король слишком трусит, слишком скоро и легко на все вообще соглашается. Министром юстиции сделан сосланный им на галеры; другим – кажется, который владеть не может рукою от тортуры. Ну можно ли надеяться, чтоб они искренно с ним примирились? Испанцы мстительны. Дай Боже, чтобы не было кровопролития, но не надеюсь. Воронцов мне сказал, что народ уже начал требовать несколько голов; если это правда и король выдаст прежних своих партизанов, так что может определить черту, где остановятся требования злобы и ненависти? Вот печальные рассуждения, которых нельзя не делать.
Константин. С.-Петербург, 9 апреля 1820 года
Летом надеюсь исподволь сделать несколько маленьких и полезных перемен в почтамте, но и теперь беспрестанно занимаюсь устройством оного. Например, поверишь ли, что письма в Царское Село доставлялись в четвертый день; иначе и делать было невозможно. Ты спросишь, отчего? Оттого, чтоб не издержать несколько рублей, буквально несколько рублей, царскосельские письма отправлялись два раза в неделю с белорусской почтою – в среду и субботу вечером, прием делаем в понедельник и четверг, вот письма два дня здесь лежали, в третий приходили ночью в Софию и только на другой день, иногда и вечером, раздавались. Ну как не иметь, по крайней мере на летнее время, ежедневных сношений с местопребыванием двора? Все на сие жалуются, а все оставалось по-старому. Князь Волконский и сам князь Александр Николаевич мне о сем говорили с удивлением. Я сделал отправления туда 4 раза в неделю с московскими почтами, но нахожу, что и сего недостаточно, почему и послал сегодня к князю докладную записку с мнением, чтобы на летнее время, то есть с мая по ноябрь, ежедневно ходила в Царское Село и оттуда в Петербург особливая почта, независимая от прочих, чтоб прием в обоих городах кончался в 12 часов, в 1 час пополудни чтоб почта отправлялась, в три получалась и немедленно раздавалась. Таким образом, получив сегодня вечером письмо, отвечаю завтра. Я уверен, что на это согласятся и все будут этим довольны: ибо в Царском Селе бывает государь, там же стоит лейб-гусарский полк и пребывание имеет Лицей, а в Павловске – императрица Мария Федоровна, и сперва, чуть что нужно, тотчас посылает или нарочные, или эстафеты, стоившие дорого; теперь это совсем будет не нужно.
Еще другое: летом, когда существует судоходство, то почта в Кронштадт отправляется ежедневно и оттуда приходит так же, а деньги принимаются только два раза в неделю. Между тем купцы должны беспрестанно посылать туда деньги, и не в почтовые дни – со своими артельщиками и, следовательно, на своем страхе. Мы теряем от этого доход, который бы приходился нам без всяких издержек, ибо почта и без того ходит, и купцы недовольны. Я положил летом и деньги принимать ежедневно, и все этим довольны, как будто какой чрезвычайной выдумкою. Да мало ли эдаких случаев, которые надобно только обдумать и завести без всяких для нас хлопот, а для публики весьма полезных? Ускорение хода архангельской почты: она приходит сюда до отхода иностранной, которая теперь берет письма архангельские с собою; сперва они здесь лежали, дожидаясь следующей дней с пять, а оттого, что иностранная почта приходит ранее, застает она здесь еще архангельскую, и сия берет с собою заграничные туда письма, которые неделю здесь лежали, а неделя для купцов очень важна. Натурально, это всем приятно.