Константин. С.-Петербург, 21 апреля 1820 года
Вчера провели мы вечер очень приятный и совсем не приготовленный. Явились граф Каподистрия, Фонтон с женою, Кокошкин, Тургенев, Погенполь, Ваниша, Ламсдорф, двое Мишо; кто играл в вист, кто в бильярд, а мы болтали и слушали доброго Каподистрию и не видали, как прошло время до часа. Здесь тем вечера хороши, что как не бывает ужинов, то нет и издержек: пьют только позже чай. Нельзя было тебя не вспомнить! Что-то так поговаривают, что и Закревский сбирается к водам, а меня он, напротив, звал к себе в Петергоф погулять, намереваясь по отъезде государя там провести часть лета. Летом здесь все разъезжаются, я только ни с места.
«Письмо Ришелье» очень мне понравилось. Читал ли ты его? Если нет, то прочти. Прекрасная пьеса. Я думаю, в Париже несколько журналов перестанут издаваться, не желая подвергаться цензуре, да и лучше: менее будет вранья. Какова прокламация в Глазго? Вот тебе и радикалы! А Татищев, говоря о совершенстве английского правительства, упирался на то, что вдруг парламент прекратит все их движения. Нет, и там неспокойно.
Александр. Москва, 27 апреля 1820 года
Ты начинаешь, любезный брат, письмо свое описанием нечаянной вечеринки, собравшейся у тебя и которая очень удалась. Мне казалось, что и я на ней был! Но не всегда будет мерещиться; авось-либо и мы будем обыгрывать гостей в бильярд, только не в бешеную. Скажи Ванише, что у меня еще на сердце те два червонца, которые я пропаривал, надеясь на его богатырство, в Английском клубе вольного города Франкфурта против Голицына, который не только хуже его играет, но и хромает еще вдобавку. Я нарочно упражняюсь в бильярде понемногу, а ежели меня разгневают, то и кий свой повезу в Петербург. Вчера Саччи боялся необыкновенно играть с Луниным, бросил кий на пол; маркер кинулся подымать, а Саччи ему говорит: «Не подымай, оставь! Это собака, это я должен подымать»; потом вдруг начал играть желтою, сделал свою белую и обрадовался; опять маркер говорит: «Вы играли не своим, а желтым», – а Саччи, обращаясь к публике: «Видите, что такое! Я это сделал нарочно, этот дурак меня не понял (маркер); сделайте-ка так с белым, как я сделал! Даже и из ста ударов ни одного не сделаете, а с желтым я ему сделал соника, а почему? Почему! Потому что это не считается. Так что кажется, что есть диавол во всем этом». Ну же позабавил он нас всех!
Все поднялись в Карлсбад. Отсюда едет множество, и между прочим и славная Мария Ивановна Корсакова, которая зиму хочет провести в Вене. Я Пушкиных это лето не видал, стыдно к ним и показаться; но не думаю, чтобы старуха пустилась в такую даль к водам, да и нет примера, чтобы кто-нибудь в Карлсбаде вылечился от семидесяти лет. Закревского прошу в Карлсбад не пускать, а чтобы был все время в Петербурге. Я таки и не верю этому вояжу, потому что Толстые собираются в июне в Петербург, к ним в гости.
Книги переплетчик принес. Прошу их отдать почтенному Джунковскому, подписав что заблагорассудишь. Ему, верно, будет приятно в первом томе найти портрет переводчика; он, может быть, и знавал батюшку, а ты скажи ему, что батюшка работал над этим в Семибашенном замке, где сидел 27 месяцев, следовательно, ровно по одному тому в месяц. По манускрипту видно, с какой легкостью батюшка переводил, да в тюрьме мало было и рассеянности. Посылаю с сими книгами и оставшиеся у меня комплекты Броневского книги; старайся это сбыть, а в ящике кстати случилось место пустое. Вот и билет, на коем означишь место подписчика. Я могу добыть еще экземпляров с десяток, не возьмут ли Воронцовы и кое-кто еще приятную эту книгу? А Броневский – добрый, бедный и раненый офицер. При сей верной оказии, ежели имеешь канал к Шишкову Александру Семеновичу, то доведи до его сведения, что подписчики ропщут на Броневского, что 4-я часть не выходит, а сочинитель дал ее Шишкову давно для одобрения, а он, видно, и забыл, что она у него, а мы лишены приятного чтения. Тут будет и моя статья о фрегате «Венус», славном подвиге всего его экипажа и Дмитрия Павловича Татищева. Еще сунул я в ящик 2-ю часть Озерова сочинений. Костя учился по ней Дмитрия Донского роль играть.
У Волкова пробыл от пяти часов после обеда до десяти вечера, наболтался, накурился, напился чаю, поиграл шесть робберов, разбранил коменданта, который два роббера подарил за ничто, и, не ужинавши, пошел домой, по прекрасному времени. Два Александра сражались против двух Петров; но Озеров и Апраксин нас пересилили, а все виноват комендант. Волков переделывает заново свой ордонанс-гауз; будет хорошо, а лучше то, что казне не стоит ни гроша, но ты знаешь, Волков умеет выманивать что захочет; все это сделано из денег, пожертвованных добрыми людьми.