Татищевы возвратились из своей прогулки. Дождь ни на минуту не переставал. Приехав в Кронштадт, обедали в трактире, ничего не видали, в Ораниенбаум не могли попасть и на паровом судне тотчас возвратились в город. Пристань парового судна довольно далеко, в Галерной гавани (кажется), кареты не было, дождь проливной, как быть? Тюфякин, который тут же был, поскакал в театр, привез два экипажа, в коих возят певчих, и развез всех по домам. Весело! То-то буду над ними смеяться!
С государем едет Каподистрия, а с сим последним не знаю еще кто. Из военных, я думаю, поедут те же, что обыкновенно ездят: Меншиков, Соломка; из прочих генерал-адъютантов не знаю кто.
Александр. Семердино, 24 мая 1820 года
Время прекрасное, и мы, позавтракав, поехали на славную Фряновскую фабрику, принадлежащую Лазареву и которая в шести верстах от нас, а купил, по содействию Карнеева, граф Потемкин, то есть променял за 700 душ в Калуге. Здесь 150 станов, и доходу до 200 тысяч в год; делают бархаты, парчи, штофы. Мы тут гуляли до трех часов и воротились как голодные волки домой.
Кстати сказать, вот что пишет мне Евсей о Кураеве: «Кураев послан был Яковом Ивановичем за побеги из Белоруссии трех раз, отдан на каменную работу вечную; а в прочем за ним никаких дел не находилось и ничего мне не состоит в ведомости моей!» Понимай это и разбирай как хочешь!
Константин. С.-Петербург, 25 мая 1820 года
Большую я вчера сделал глупость. Обедал у Воронцова (это довольно умно) с Каподистрией, Нессельроде с женою, Татищевым, Ванишею и проч. Встали в 8 часов со стола, вечер вышел почти свободный, я и решился ехать с женою к Чернышевой [графине Елизавете Петровне. Ее единственный сын граф Захар Григорьевич служил в гвардии], которая живет у сына возле Таврического сада. Жену посадили в вист, там заставили ужинать, и домой приехали – уже был час. Вот глупость! Добро, кабы было весело; а то зевал-зевал, устал как собака, а приехавши домой, нашел еще несколько записок, на которые тотчас надобно было отвечать. Поворчал и лег спать, а в шесть часов должен был быть на ногах. Но что о глупости говорить! Вперед наука.
Третьего дня князь докладывал государю о дилижансах. Государю понравилось, и изволил изъявить свое согласие, только, так как компания просит привилегию на 20 лет, то и пойдет проект сегодня в Комитет министров; между тем уже почтовые коляски заказаны. Из пяти акционеров собирается комитет, который решает все дела по дилижансам, – под моим председательством. Князь мне поручил о некоторых статьях переговорить с Воронцовым и прочими акционерами, и вчера мы уже все это уладили. Если пойдет, это подлинно будет прекрасное дело; между тем уже денег собрано около шестидесяти тысяч – более, нежели надобно на заведение. Иностранные купцы взяли много акций, а эти бы, конечно, не рисковали, если бы не были точно уверены, что предприятие удастся.
Константин. С.-Петербург, 26 мая 1820 года
Вчера мы очень весело пообедали: Вяземский, Тургенев, Жуковский, Фонтон и Соковнин. После обеда мои пустились во Французский театр, куда и я тоже явился. Вяземский помолодел, все так же мил и любезен. Он в состоянии тебя здесь подождать, много о тебе говорил, рассказывал пребывание твое и Волкова в Варшаве, одним словом, я провел с ним несколько приятных часов. Сегодня еще он пробудет здесь, а завтра едет в Царское Село. После концерта Каталани мы все собираемся у Воронцова. Эк я зашлялся! Да как от приятелей отстать: опять все разбредутся. После обеда мы на балконе покуривали посреди прекрасных цветов, Тургенев заснул и впросоньях нас смешил. Мы его дразним Потоцкими-красавицами. Начался у нас спор; я утверждал, что старшая нехороша, и говорю: что за ноги! А он: разве у нее есть ноги? Да, бишь, ведь я с нею в саду гулял сегодня.
Завтра собирается у меня комитет о дилижансах, и положат основание сему славному заведению; тотчас будут делаться почтовые коляски, и к осени, верно, езда в них начнется. Спасибо Воронцову: без него бы, конечно, ничего не состоялось; он взялся за дело горячо, и к нему пристали и другие. Побывал всего несколько месяцев здесь, а успел сделать что-нибудь полезное; а другой и целый век живет, и в голову не придет позаботиться об общей пользе.