Шульгина не могу никак поймать. Он сердит, что Белкина мимо него посылали следствие делать по фальшивым бумажкам; он и теперь опять услан в Тамбов по тому же делу. Это не очень лестно для Ровинского и Обрескова: это бы их дело, ибо у Белкина своя часть постоянная в управе.
Александр. Москва, 9 сентября 1820 года
Я еще здесь, любезный друг, и все пластаюсь с мастеровыми, бранюсь с утра до вечера, а пользы мало. Гнуснее рода людей не знаю, надобно все быть с палкою; я здесь один, и только и есть утешение, что письма твои.
Вчера был я в Английском клубе, так много играл в бильярд и устал, что не видал минуты, как бы добраться до постели, зато и проспал лакейским сном до десяти часов, упустил хорошее время: боюсь, явится Секкатори. Поблагодари, прежде чем забуду, Мерзгофа за меня. Его-то Рушковский называл чертенком; я, писав тебе раз, оставил белое место, не мог вспомнить имя его. Мерзгоф теперь прислал мне кучу чиненых перьев, за которые я очень ему благодарен. Вот уж и началось: теперь имел я посещение Броневского, он очень тебе благодарен и сегодня же едет в Тулу; вслед за ним явился Метакса, воспевает сладостную нищету: выгоняют из квартиры; попрошу Обрескова, чтоб смягчил хозяйку, до получения Метаксою несчастных призовых денег. К тому же и жена у него очень больна. Что делать? Дал этому несчастному 100 рублей. Спасибо, что скоро ушел.
Чертков еще не являлся. Мы вчера с Волковым в театре и в клубе, сидя вместе, все говорили о тебе и его тут же вспоминали. Милый человек Чертков; зато такой дикарь к тем, которых он недруг. Ты говоришь о Саччи как об игроке; это дрянь. В клубе теперь человек десять лучше его играют. Есть какой-то барончик, играющий по 500 рублей партию. У него вид мошенника. Сначала прикидывался плохеньким, а там и стал обыгрывать. У Кикина выиграл 7000, у Посникова 3000, у Танеева 2000 и так далее. Я не видал его игры, потому что все перестали с ним играть. У него метода все пускать противника вперед очков пятнадцать, там сравняется, пустит опять до сорока, а тут и кончит партию; в середине партии наделает биль самых непростительных, зато к концу играет по-тюревски [Тюрев – бильярдный игрок], и этого я не видал.
Рушковский прислал журналы. Они очень теперь любопытны, особливо гнусный процесс этой скаредной королевы. Мне кажется, что лучше иметь голову отрубленную, как несчастный Людовик XVI, нежели быть судимою, обесчещенною, как королева Английская[178], несмотря на приветствия черни. Людовик от времени выигрывает во мнении, а ее в будущие времена ставить будут на сцену во всех процессах сего рода. Ежели из ничтожного слуги хотела она сделать славное историческое лицо, то, конечно, услугу сию оказала она Бергами. Пусть лучше вместо королевы воспоют филистеры своего земляка.
Говорят здесь, что герцогиня Беррийская родила сына, но не верю; ты бы это знал и, верно бы, написал. У нас после дождя сделался такой зной, как в июле; на улице душно, и, вероятно, будет гроза. Хорошо бы недельку тепла, – скорее бы все в доме просохло. Губернатор Дурасов сказывал мне, что получил письмо от брата из Варшавы. Аракчееву приготовлены комнаты во дворце, и великий князь назначил к нему на ординарцах гвардейских офицеров: почесть, которая не была отдана и королю Вюртембергскому во время пребывания его в Варшаве. Бедный офицер, убившийся, точно Зубов, но не брат того, что играет хорошо на клавикордах.
Марья Ивановна Корсакова проводит зиму в Вене, а теперь должна быть в Париже. Волков ей переслал уже 65 тысяч. Качай, валяй! А бедного Башилова мальчик его, им взятый отсюда, так обокрал, что оставил его только в той рубашке, в которой он спал: все унес. Однако же его в Париже поймали и приговорили к виселице, несмотря на все старания Башилова уменьшить наказание. Баччиокша умерла: вот и бедный мой Пешман – как рак на мели, оставив для нее выгодное место во Франценсбрунне. Явился Голохвастов; прошу у него позволения печатать при нем письмо, а тебя обнимаю.
Александр. Москва, 10 сентября 1820 года
Вчера был бенефис Бернарделли. В театре просидел я возле Волкова, и все болтали. Теперь он очень занят принцем Прусским [это будущий император Вильгельм I], ездил с ним часа три по городу; Москва очень ему полюбилась. Воротились в пятом часу домой, и Волков, к досаде не самолюбия, не честолюбия, но желудка проголодавшегося, не был принцем удержан обедать и должен был идти в трактир. «Молчи же, принц, – сказал себе на уме комендант, – я тебе это заплачу». После показывал принцу французские пушки и сказал между прочим: «Вот, ваше высочество, пушки прусские». – «Удивительно! Как их добыли?» – отвечал тот, несколько замешкавшись. «Ну, квит теперь», – подумал себе наш Сашка [Волков].