Известия теперь любопытны, особливо палермские; там все актеры мне очень знакомы. А лондонский процесс гадок: верховное судилище, каков парламент, преобразился в управу благочиния. Каков будет этому конец? Здесь только и разговору, что об этом, а у меня только и в голове теперь – поскорее отделать дом.
Происшествие, о коем много говорят, это свадьба странная: Дарья Николаевна Лопухина обвенчалась… не с Лодером, а с гувернером детей своих. Некто Опперман весьма ловкий, говорят, интриган; уверяют, что он на это не иначе согласился, как получив прежде 200 тысяч наличными деньгами. Все бесятся на этом свете.
Константин. С.-Петербург, 24 сентября 1820 года
Вчера был здесь комитет о дилижансах, меня не было. Зимние экипажи скоро поспеют, а с первым путем будет начало полезному предприятию, за которое подлинно Воронцову спасибо. Дай Бог только, чтоб пошло. В Риге также заводятся до Петербурга и до Полангена. Падерни прислал князю проект. Я его еще не читал; знаю только, что также и то предприятие партикулярное. Говорят, что и в Москве князь хочет заводить. Я бы начал с Троицы и Ростова для богомольцев, там бы, во время ярмарки в Нижний, так бы пошло. Все-таки введением дилижансов будем обязаны Воронцову. Французский посланник отправляется сегодня в Варшаву; он назначен, говорят, в Троппау, куда Ришелье, видно, не приедет. Что-то там решат, а надобно подумать о теперешнем положении дел большим державам вместе. Вот тебе еще новая секта появилась – филадельфов! Прочитай «Инвалид». Али-паше плохо.
Константин. С.-Петербург, 1 октября 1820 года
Виельгорский [граф Матвей Юрьевич] помолвлен, на другой день занемог (и теперь еще без языка и без памяти), на третий получил письмо от баронессы Строгановой, коим она ему отказывает в невесте. Каково? Можно бы подождать, кажется, если и решились отказать. Ему немного лучше физически, но душевное состояние все то же. В городе все себе голову ломают, чтобы постичь причины и отказа, и его внезапной меланхолии. Всякий рассказывает свое: кто говорит, что невеста его не хотела, а другие уверяют, что она всегда желала его себе мужем и полную ему отдает справедливость; иные, что мать не хочет. Лучше, кажется, никому не верить, со временем узнают же правду; между тем это происшествие всех в городе занимает и дошло даже до моего уединения.
Кстати, о новостях, мой милый друг. Али-паша не мог защитить своей столицы Янины, султанские войска заняли оную без всякого сопротивления; все его войско перешло тотчас на сторону султана, сам же Али-паша, видевший себе беду, бежал в маленькую крепость с 400 человеками, но полагают, что принужден будет сдаться. Понемногу все от него отпадают; боюсь, чтоб скоро и голова не отпала. Дурак, ему бы наперед все приготовить, и как пришлось плохо, кинуться на судно со своими сокровищами и бежать в Италию или Триест. И хитер человек, да под старость сделал глупость. Вчера видел я Воейкова, коллаборатора Греча. Он в восхищении от статьи твоей, чрезвычайно ее хвалит. Я его спрашивал: напечатают ли в журнале? – «Да как же, мы бы весьма были рады, если б имели чаще подобные интереснейшие статьи». Я очень рад.
Сегодня у князя служит Филарет; он звал немногих к обедне, а в числе и меня. С удовольствием поеду, но наперед здесь надобно отделаться. Иностранная почта только что пришла. Великий князь благополучно доехал до границы, был очень доволен и пожаловал моему офицеру (что при тебе был помощником экзекутора, а ныне объездным офицером) Максимову бриллиантовый прекрасный перстень. Это мне очень приятно. Вот уже при мне второй перстень дается великим князем, да государь пожаловал ему же, Максимову, 1000 рублей, когда он провожал его до Москвы. Нессельроде в больших хлопотах: пора бы пускаться в путь, а фельдъегеря еще нет, которого должен дожидаться. Как это он к 8-му поспеет в Троппау? Дороги портятся, особливо в Белоруссии. У него все готово; коль скоро получит, кому поручить департамент, то тотчас отправится.
Вчера послал я князю представление о покупке места. Дай Бог, чтобы пошло в Комитет, и для нас бы это очень было полезно. Между прочим я ему описываю положение пятидесяти сирот почтамтских, кои, получая только по 70 рублей в год, остаются совершенно без всякого призрения и вступают в службу распутными, не знающими даже грамоты и ни на что не способными. Там бы я завел сиротское отделение, школу, имел бы за ними присмотр и сделал бы из них людей и себе, и службе полезных. Все, что можно было прибрать резонов, все помещены в моем представлении. Что-то Бог даст? Теперь стану одевать почтальонов, надобно еще сшить им, часовым, тулупы, коих совсем почти нет; не знаю, как справиться с моим любезным экономом, которому ничего не втолкуешь, а дела пропасть.