Мне кажется, что при государе не было бы этой истории в Семеновском полку, который всегда был отборный; видно, Шварц, пользуясь отсутствием императора, слишком много себе позволял, или мучил людей, думая перещеголять другие полки. Все пакости делаются у нас иностранцами. Свой своему поневоле брат. Наш солдат очень терпелив, и тут не был он никем подстрекаем. Жаль, что такой видный полк будет раскассирован, но этот пример нужен. Я думаю, Шварца тем более ненавидели, что он заступил место Потемкина, которого очень любили.
Да и в Москве многие вострят зубы на дилижансы, не у вас одних; все спрашивают, когда пойдут они в ход; вся Москва собирается в Петербург, кто за 95, кто за 45.
Заводите: это слишком полезно, чтобы не идти хорошо, а тогда заведутся и по другим трактам, особливо по Рижскому.
Константин. С.-Петербург, 2 ноября 1820 года
И старик Яблонский умер! Был на балу, мороженым простудился и через десять дней кончил жизнь. Его третьего дня хоронили; на кладбище на Васильевский остров перевезли еще по мосту, но вскоре мост развели, и вся процессия, архиерей с певчими и проч. остались там гостить! Бутягин, племянник покойного, приехал накануне, был на похоронах, но догадлив: проводил только до моста. Он здесь с женою и детьми, нанял Лобанова (министра) дом, уверяет, что за 15 тысяч, и намерен прожить с нами год, если не раздумает, за что не ручаюсь.
Кстати, о мертвых: весьма некстати умер у меня прекрасный чиновник, который управлял отделением отправления посылок. В субботу был у меня с подорожною в четвертом часу, я его еще расспрашивал о посылках; пошел от меня, отправил тяжелую почту в Москву, отправился домой на Петербургскую сторону и, переходя Тучков мост, упал и умер на месте от удара. Его звали Зарубаев, человек был очень хороший и прекрасный чиновник. Все дела после него нашлись в совершенном порядке. Он оставил жену и двух детей без всякого состояния. Я ей послал 200 рублей на похороны, но и тех еще не могли к ней доставить, ибо нет сношений с Петербургскою стороною. То-то жизнь наша!
Я вчера был в первый еще раз у графини Строгановой, нашел ее одну и очень приятно провел часа полтора. Она весьма любезна и умна, разговор ее очень приятен. Потом явился и жених; невесты я не видал, она, верно, была у бабушки. Оттуда заехал к Карамзину, но не застал его дома. Очень сожалею. Он был у меня на сих днях; надобно было условиться о рассылке нововышедшего тома его «Истории».
Константин. С.-Петербург, 3 ноября 1820 года
«Руслана» посылаю тебе в подарок мой экземпляр, а себе куплю другой. Я нахожу, что довольно занимательно, но не стоит ни шуму, который наделали, ни войны, которая зажглась между литераторами. Раз прочесть забавно, только не вечером, чтоб не видеть во сне ни горбатую волшебницу, ни Черномора, ни Голову. Во Флоренции умер молодой Корсаков, бывший при миссии.
Александр. Москва, 5 ноября 1820 года
Вчера оставил я тебя вдруг [то есть прервал письмо], любезный брат, чтобы ехать в баню. Ну уж бани! Реман в восхищении, все хвалит Москву и все бранит Париж, превозносит русских. «Вот, – говорит он, – человек, который, несмотря на бороду, был бы превосходным министром внутренних дел». Этот почтенный Лепешкин, потеряв все во времена французов, не получив никакого вознаграждения из казны, деятельностью и умом опять поднялся и везде жертвует собою для блага общего: в тюремном замке, в яме, для постройки мостов, кладбища – везде его труды и деньги. И подлинно, о банях сих говорил бы «Журналь де деба» как о чуде; а здесь никто и не замечает их. Тут каменного строения на 400 сажен, вода проведена из средины Москвы-реки, то есть за версту, большим подземным каналом, разделяющимся потом на 1200 труб; есть котел главный, вмещающий в себе 900 ведер воды, и эта горячая вода идет в разные направления; все гидравлические машины очень прочны, сделаны самим Лепешкиным; ежедневно бывает в раздаче до 5000 билетов, солдат пускают безденежно. Хозяин сам нас угощал тут же, в чистенькой комнате (каких много) с диванами, зеркалом, ковром и проч., чаем, а там было, с позволения Ремана, и шампанское: пили за здоровье почтенного хозяина матушки Москвы. «Ну, еще стаканчик Реману за здоровье доброго друга Константина Булгакова, – сказал Волков, – хотя я и буду страдать и сердиться на Константина, ежели он мне не ответит». У Лепешкина есть приятель, также мужик с бородою. У них 25 лет братская такая любовь, что не узнаешь, который хозяин: что один прикажет, другой всегда одобрит, все общее, не могут быть друг без друга. Любо на них смотреть. Одним словом, я так был восхищен всем вчера, что не могу не дать тебе хотя короткого понятия о добрых сих людях и о заведении их. Реман взял все себе на заметку и собирается туда возвратиться, чтобы исследовать заведение во всех подробностях.