Константин. С.-Петербург, 14 декабря 1820 года
Ну, сударь, в воскресенье был я на балу во дворце. Вот почти год, что я там не показывался. Много все мне наговорили комплиментов насчет почт, перемен и проч.
Императрица Мария Федоровна подзывала меня и очень милостиво со мною разговаривала, желала иметь подробности об успехе дилижансов, весьма хвалила это заведение и проч. Потом, дожидаясь ужина, мы с Закревским, Лонгиновым и Пакратьевым сели играть в вист по 30 рублей. Я, выиграв три роббера, протанцевал польский с Татищевой, которая была прекрасна, и в час благополучно отправился домой. Много нашел я тут знакомых, которых с год не видал, и много приятных, между прочими Гамильтона. Он в генеральских эполетах, чем-то командует в Ревеле, на волос не переменился. Не мог я понять, отчего не было Тургенева.
Во дворце была одна шведка, жена нашего генерала Лехнера, которая много делает шуму здесь своею красотою, и подлинно прекрасная. Муж ее назначен, кажется, в Бендеры; если поедут через Москву, то советую тебе полюбоваться на нее. О Троппау много слышал разных толков; кто уверяет, что поедут далее, а Закревский уверяет противное; увидим, что привезет первый курьер; надеюсь, что Закревский будет прав, и желаю сего. Я был в новом мундире почтовом, который всем понравился. Князь тоже его надел. Во дворец граф Хвостов привез в кармане кучу новых своих стихов и раздавал всем, говоря, как Вольтер: «Пусть меня бранят, но читают». И мне достался экземпляр, но так как я не намерен ни хулить его, ни читать, то и прилагаю стихи при сем. Сделай из них какое хочешь употребление. Видел я молодую Кривцову, – лицом нехороша.
Александр. Москва, 14 декабря 1820 года
Тебе много кланяется графиня Бобринская. Дом ее стал еще лучше; пристроенная галерея совсем в новом роде и совершенная прелесть, напоминает очень Помпею и древние здания внутри. От нее пустился я к Луниным, где была славная музыка, по обыкновению, а сверх того, Лобанов К. Яковлевич нас ужасно смешил.
Чудесно поет этот Риччи, а голос в роде Стефана Мондини, славная метода. Любо слушать мужа с женой. Когда она была брюхата в первый раз, Меттерних сказал ей: «Дети кричат, рождаясь в свет; но я уверен, сударыня, что ваше дитя будет петь!»
В Собрании в воскресенье танцую польский – человек на меня смотрит, прохожу еще раз – мне кланяется, а в третий – со мною заговорил. Не знаю, кто это, но когда сказал: «Ваш брат-генерал вместе с князем Голицыным помогал нашему отъезду из Петербурга», – я догадался, что это Сент-Мор. Заговорил меня, а сегодня читаю его и в газетах. Да только и разговора здесь, что о дилижансах.
Константин. С.-Петербург, 15 декабря 1820 года
Булгариево дело мне известно. Имение никак не может за ним остаться, а о деньгах, которых, говорят, много имел покойный Кантемир, и о движимости – что забрано, то пропало. Даже Варлам ближе родня ему был, чем Булгари. Никогда не поверю, чтоб за него был Каподистрия, как скоро дело несправедливо. Не такой человек. Я уверен был, что в Москве тургеневскую историю увеличат. Удивляюсь еще, как твой тесть не прибавил еще жесты к словам. Ох, добрая моя Москва, а уж выдумывать любит; впрочем, и здесь почти то же, помню, что и в Вене не иначе было; следовательно, это свойственно людям вообще, а не городам порознь.
У Тургенева я был во время обеда. Он прекрасно уписывал суп, с жадностью ел каплуна и говорил, что ему теперь легче, только аппетита еще нет. Сказывал, что Блудов получил какое-то предложение от Каподистрии, но еще не знает, в чем оно состоит. Верно, какое-нибудь дают место в чужих краях. Не в Вену ли уже советником консульства, на место покойного Отта? Это будет Обрескову досадно, а он для этого сюда приехал. Также мне сказывали, что государь пригласил приехать в Петербург графа Головкина. Этот, я думаю, лет с пятнадцать здесь не был, а может, Головкин и сам просился: после смерти жены надо же было ему устроить дела.