Знай под секретом, что меня представил Дмитрий Павлович в секретари с 1800 жалованья; писал о том своеручно Будбергу и в таких выражениях, что способу нет отказать. Не пиши о том папаше: вдруг его обрадуем лучше.
Александр. Палермо, 9 ноября 1806 года
Ты знаешь, что Дмитрий Павлович просился в отпуск на год и что это время хотел провести в Вене, как для собственного своего удовольствия, но более еще, чтобы мне угодить. Государь велел его просить остаться здесь еще несколько времени, покуда не решится судьба здешнего двора, после чего даст ему место, приличное его дарованиям и услугам, оказанным уже отечеству. Я это желал бы тебе утаить, так же, как и батюшке, но подумал, что совестно продолжить твою мечту. Придется нам еще здесь пожить; но, дабы доставить себе возможность по прошествии зимы и худого мореплавания приехать к вам курьером, был я заступником Полетики и упросил Дмитрия Павловича позволить ему сюда приехать, о чем Полетика стороною велел меня просить. Дмитрий Павлович, по свойственной ему доброте, все прошедшее забыл и писал Полетике приехать, ежели хочет, без чего мне бы отсюда не вырваться никогда: ибо Дмитрию Павловичу одному всем ворочать никак нельзя, а мои товарищи здесь совершенно бесполезны.
Англичане делать чудеса перестали, бросили Калабрию, услышав о нашем мнимом мире, и воротились все в Мессину. Теперь калабрийцы одни дерутся с французами и их славно щелкают; в последнем деле взяли 300 пленных, коих большая часть привезена сюда же; все голы, босиком и худо кормлены. Королева, которая делает добро даже врагам своим, тронутая их положением, велела их одеть и обуть за ее собственный счет. Они были растроганы таким великодушием и адресовали ей благодарственный сонет. Я тебе пришлю копию, ежели время мне позволит. Скажи это посольше: ее это обрадует, ибо она друг королевы. Берегите ее; с прискорбием слышу от тебя о худом ее положении, но надеюсь, что покой все восстановит; такое путешествие, как ее, хоть кого бы расстроило.
Дела французов в Неаполе, конечно, идут очень дурно, и их вся надежда на том основана, что Наполеон все поправит своими победами и дерзостью. Чем-то все это кончится? Мы опять поздно подоспеем и будем иметь похвальную надменность драться с меньшим количеством войск, подеремся хватски, но потеряем Европу. Оставим размышления, от которых грустно должно делаться россиянину. Во время Якова Ивановича турки инако говорить смели с Россиею; теперь один Себастиани (кажется) борется со 100 тыс. русских, кои на границах турецких и завладеть бы могли всей землею, прежде нежели Бонапарт узнает, что они идут.
Александр. Мессина, 13 декабря 1806 года
Сюда пришла эскадра русская под командою командира Игнатьева, пять кораблей, фрегат, два корвета и шлюп. Дмитрий Павлович, узнав об этом, тотчас сюда качнул по-курьерски, имея нужду обо многом поговорить с Игнатьевым. Меня взял с собою. Эскадра уходит сегодня же в Корфу, и я азардую [рискну передать] тебе это письмо через Моцениго: авось-либо дойдет.
Ну что за эскадра! Удивление! Какие корабли! Что за хваты, все капитаны, вся молодежь! Корветом «Флорою» командует Андрея Семеновича Кологривова брат, Владимир, молодец бойкий и прелюбезный. Они нас славно угощали; были пиры, стрельба, концерты и проч. и проч. Между ними есть капитан Лукин, престрашный силач. Он себя прославил в Англии, где с тридцатью матросами завоевал целый порт Чернее, двух англичан поднял на воздух, держа в каждой руке по одному за бакенбарды, стукнул их головами и бросил в ров. Он ломает талер надвое так, как наш брат пряник.
Вчера праздновали мы рождение государево. Из девяти судов жарили так, что Мессине хуже пришлось, как во время землетрясения. Французы сделали новое нападение на Калабрию, которая у нас в виду. Вчера ночью сожгли они три селения. Не поверишь, как больно и жалко было смотреть на эти иллюминации! Господа англичане здесь руки сложа сидят. Их 20 000, и они равнодушно на это смотрят. Из Реджио бегут сюда на барках бедные обыватели. Солдаты заперлись в крепость, народ взял оружие, чтобы идти навстречу французам. Чем-то это кончится?
Послезавтра возвращаемся мы в Палермо, куда мне смертельно хочется: без Евангелистки [так называл Булгаков свою итальянскую возлюбленную] тоска, а она отпустила только на десять дней. Мы сюда махнули в 37 часов 180 миль, каково это? Частью водою, частью верхом. Отсюда берем с собою Монклара, который у нас погостит в Палермо месяца два, а здесь ему нечего делать при гроссмейстере. Этот молодец мне еще подтвердил, что даст крест; но черт знает, когда его признает папа, который трусит Бонапарта.