Поццо здесь, приехал больной; теперь ему час от часу становится лучше; батюшка у него бывает всякий день, часто и по два раза. Вчера дал ему наш приезжий в подарок план и рисунок Кампосантской баталии и рисунок карикатуры, представляющей Болонию, консула, идущего с женою на гулянье 1 мая в Корфе. Батюшка очень смеялся фигурке коротенького и долговязой. Много говорил я с Поццо о тебе; он мне рассказывал в большой подробности странствование ваше, твою болезнь. О, милый брат, если бы я тогда знал, в какой ты был нужде, опасности, все, что ты терпел, – я думаю, не перенес бы печали этой. Ты мне десятой доли не писал и не рассказывал того, что я узнал от Поццо. Видно, Провидение надо мною бдит, ежели тебя сохранило. Натерпелся и я в странствование мое; но был, слава Богу, всегда здоров, и все это не послужило ни к выгодам, ни к награждениям. Терпение!
Александр. Москва, 18 июня 1808 года
Третьего дня возил батюшка Поццо, Приклонского и меня к Тутолмину [тогдашнему московскому главнокомандующему], который прислал вчера звать к себе первого обедать; нам нельзя было: мы ездили с Хованскими обедать в Очаково к Нарышкиным, то есть к Опочининой; у нее живут Петр Петрович с женой и Милашевич с женой; весело провели день: гуляли, прыгали, пели, танцевали; мне было ловко приволачиваться: мужа Соковниной не было; он боится, чтоб я не догадался, что он ревнив; а жену, шельма, бранит всякий день за меня потихоньку. Ты не поверишь, как Сонюша интересна. Мы большие друзья. Я ей открыл часть моих секретов, а она свои – мне. Нельзя ничего предвидеть, но, может быть, дружба и в другое превратится, хотя я очень далеко от того, чтоб быть влюбленным.
Вечер мы проводили у Хованских. Поццо был зван, но устал слишком от обеда своего и не приехал на вечер. Князь его очень полюбил. У Хованских есть немой, пресмешной; не знаю, помнишь ли ты его. Я ему дал зажечь одну из этих хлопушек, что ты мне дал, чтоб Фавста обмануть. Надобно было видеть, как он испугался, побежал за мною, хотел меня за волосы взять; я тем только избавился, что другую хлопушку ему показал со свечою в руках. А батюшка так и помирает со смеху; он всегда был весел, но теперь нет минуты, чтоб не шутил и не смеялся. И я, кажется, весел; чего мне недостает? А он все пеняет, что я не в духе, и спрашивает часто: что у тебя?
14-го я повел Поццо смотреть кремлевские славности; он был в восхищении от вида, открывающегося с Ивана Великого. В следующий понедельник он едет в Вену через Киев. Он говорит, что, когда увидишь московские чрезмерности: великий колокол, великую пушку, великого Ивана, значит, все увидишь. Поццо мне давал читать все те бумаги, которые ты ему в порядок привел и перебелил, будучи на корабле. Это очень интересно. Вечером был у моей кузины большой ужин; Поццо там был, и все были восхищены его обществом. 16-го мы обедали в павильоне в нашем саду, а кофей пили в беседке под дубами.
Ты не поверишь, с каким чувством батюшка представляет Поццо приятелям своим: «Вот, – говорит он, всегда со слезами на глазах, – человек, коему обязан я сохранением Константина». Мы сегодня обедали у Тутолмина: батюшка, Поццо, Алекс. Васильевич и я. Второй сидел рядом с князем Василием Хованским, который давал большой собаке, бывшей под столом, все, что было у него на тарелке. «Ах, князь, – сказал Поццо, – вы отправляете обед куда ему и следует». Мерзкий обед!
Александр. Москва, 23 июня 1808 года
Сегодня у нас много обедает; напросился также, бог знает зачем, Тутолмин; я боюсь, что он расстроит наше санфасонство. Впрочем, княжон не будет: Софья уехала с мужем и Полиною к Троице Богу молиться, а Наталья будет их, вероятно, оплакивать.
Наш сегодняшний обед удался; это было прелестно, и я сему удивляюсь, ибо Хованских не было. Вот кто были: Баранова с дочерью, Зиновьевы, Багратионы, Волковы, полицмейстер Александр Александрович, Мария Ивановна Корсакова с прекрасной своей дочерью, Белая Бабка [Белой Бабкой Булгаковы звали свою двоюродную сестру княгиню Елизавету Васильевну Голицыну] (тетушка Александра Петровна просидела весь день в своей норе), Иван Иванович Демидов, Чертков, князь Урусов, но без жены, которая, едучи завтра в деревню, хотела провести день с родными. Князь дал мне письмо для Дмитрия Павловича, которое ему пришлю с Поццо, завтра едущим. Было множество мужчин: обер-полицмейстер, полицмейстер Дурасов и проч. и проч., Амплюшка. Да! Были также шведские пленные: генерал и венский ваш Клерфильд, которые не могут нахвалиться Москвою, не успевают поспевать на все зовы. Обед был славный, на двух столах: один в галерее, а другой в клавикордной; хозяйничали я, Фавст и Косой [то есть А.В.Приклонский]; кофей пили в беседке под дубами, тут были цыгане, славные плясуны; потом мороженое ели за прудом в беседке, тут песельники нас утешали; наконец, в третьем месте подавали липец, восхищаясь фавстовыми музыкантами, в кустарниках спрятанными. Батюшка был очень весел, да и все так были довольны, что Тутолмин сам уехал почти последний. Время прекрасное всему способствовало.