«Чем тебя я огорчила» – это моя любимая песенка. На корабле еще мы пели, и здесь ее все поют, а Лунина [позднее графиня Риччи, умершая в глубокой старости в селе Раменском под Москвою у приютившего ее князя Александра Федоровича Голицына-Прозоровского] как ангел – то есть поет ее. Между прочим она мне сказала, что ты никогда ее не слышал.
Невозможно писать, прерывают меня всякую минуту. Насчет Манзо: его секретарь Серво с ним поссорился и приехал сюда на него доносить, что в наследстве Скавронской [скончавшейся в Неаполе; она была по мужу теткою проживавшей в Вене княгини Багратион] утаил он от наследников множество вещей и денег. Он предложил княгине дать ему полномочие и обещал все выручить. Полномочие дано; увидим, что выйдет из этого. Что, однако же, еще сквернее от Манзо: Серво Дмитрию Павловичу доказал, что Манзо и у него утянул более 10 000 дукатов, вексель за него подписывал и множество подобных проказ делал. Татищев погубить его не хочет, но ежели Манзо не согласится добровольно ему возвратить деньги его, то худо ему будет. Каков молодец?
Дмитрий Павлович был болен лихорадкою, которая схватила его очень круто, и вот отчего. Ему присоветовали пить Эмские воды, но с ними ходить очень много надобно, чтобы они прошли, а он пил стакана по три в постели, без всякого моциона, а тогда это очень вредно. Нарышкина совсем собралась было отсюда в Париж, но обрезали у нее у кареты ремни, и она объявила, что надобно три месяца, чтобы это починить. Я уверен, что это лишь предлог, чтобы остаться. У нее уже и паспорта были. Какое сумасбродство!
Бедный Боголюбов навьючен, как верблюд, если не сказать хуже. Совестно просить его брать посылки, ибо имеет четыре серебряные вазы к Румянцеву, но для тебя согласился он взять баульчик, который уже уложен. Он, однако же, пустой; ибо купец не хотел никак, чтобы в нем что-нибудь было, уверяя, что как бы осторожно он ни уложил, все бы мог испортиться.
Константин. Вена, 8 октября 1808 года
Сегодня умерла Биллера, экс-министра, жена. Сегодня получили мы также известие, что на его место в Мюнхен назначен Барятинский. Татищев говорит, что он ему большой приятель и что ежели некуда будет тебе деваться, то можно с ним быть в Мюнхене; но мне кажется, что Дмитрию Павловичу самому скоро дадут место, как ни крепись. Сегодня ждут сюда графа Толстого, парижского посла бывшего. Он едет в Молдавию к армии. Жена его с ума сходит от радости.
Александр. Москва, 17 октября 1808 года
В среду был бал у бывшей княгини Прасковьи Юрьевны Гагариной, что теперь за Кологривовым. Бал кончился очень поздно; а как мне более часу езды в Слободу, лег я спать в седьмом часу и встал, вследствие того, во втором: надобно было как можно скорее одеться и ехать обедать с батюшкою к генералу Кнорингу. Меня в дом тот раз двадцать звали на вечер, – все не удавалось попасть; наконец хозяйка дает бал именин своих и зовет меня две недели наперед, чтобы я не успел получить другого приглашения, потому что Прасковий в Москве очень много.
Я приехал на бал в полночь. Ладно! Так как Кологривов очень тучен, то я тотчас его заметил и раскланялся с ним, но о существовании его жены я совершенно забыл: поставил мою шляпу, надел перчатки и пустился в пляс, а о хозяйке дома и не помышляю. Проходит с час времени. Я танцую польский с Софьей Пушкиной, переходя из комнаты в комнату, наступаю кому-то на ногу, при окончании танца оборачиваюсь и вижу… о Боже! Госпожа Кологривова! Что делать? С чего начать? «Добрый вечер, сударыня!» – или: «Прошу тысячу извинений»; но я был так смущен, что не сказал ни того, ни другого.
«Сударыня, – пробормотал я наконец, – желаю видеть вас в 1879 году в этот же день вполне здоровой, красивой и любезной, как сегодня, а себя более вежливым и менее рассеянным. Как видите, я назначаю весьма продолжительное время для моего воспитания, и потому надеюсь, что к назначенному сроку буду вполне приличным юношей». Эта шутка выручила меня из беды. Поставлено было условием перемирия, что я должен много танцевать и с бала уехать последним, что я в точности и исполнил; а хозяйка дома не преминула рассказать об этом приключении, и все общество много смеялось.
Александр. Москва, 26 октября 1808 года
Сегодня вечером я приглашен к Василию Львовичу Пушкину, где соберется много умных людей, а так как не надеюсь блистать там своим умом, то извинился, что, не имея такового, обладаю взамен его страшным кашлем. Не знаю, верно ли первое, но второе – грубейшая ложь, во избежание скучнейшего вечера. Для меня нет ничего противнее, как старание сделать такой-то день умнее обыкновенного или такой-то вечер любезнее обыкновенного. Я предпочитаю провести время в болтовне с тобой; это для меня гораздо забавнее.