Послушай, но это опять только для тебя одного: Стакельберг сюда назначен; это верно, ибо сам о сем пишет. Ежели чуть мое парижское дело замешкается, то я весною или летом хочу приехать к вам месяца на два. Ежели ты еще в Петербурге будешь, то вместе поедем в Москву и утешим наших любезных, собравшись все вместе к ним. Этот проект трудно осуществить, но желание мое столь сильно, что я сумею сгладить все трудности. С Божьею помощью все устрою; но прошу тебя о сем не говорить никому – не для того, чтобы желал я им сделать сюрприз, но чтобы не подать пустой надежды. Из Парижа пишут, напротив, что граф Румянцев не сбирается еще в Петербург. Я получил от князя предружеское письмо, на которое также сегодня отвечать должен.
Генерал-майор [Глазенап], у которого Гагарин отбил невесту, дает бал, который (говорят) должен ему стоить 3000 рублей, что невероятно. Граф Разумовский также хочет дать бал в своем новом доме. Этот будет великолепен. Пикники редутские очень красивы. Поскольку балов нет, все туда ходят и там танцуют. Стакельберг писал Анстету, чтобы ему дом найти, но не назначил еще времени своего приезда. Посмотрим, что это такое. Мне его жаль, что он преемник Князев. Вечером я познакомился с графиней Самойловой. Ну, брат, как она переменилась! Но я не удивляюсь, когда думаю о празднике в греческом кадетском корпусе, где она была во всей своей красе, а мы были только мальчиками. Она, кажется, прекрасная женщина; но кто меня совершенно покорил, это барон Строганов [Григорий Александрович, впоследствии граф]. Невозможно иметь лучшего обхождения и быть любезнее.
Александр. Москва, 14 января 1809 года
Такая стужа! Все термометры лопаются. Третьего дня, вообрази, было 35 градусов замерзания. Со вчерашнего дня только 22 градуса, и все радуются. Сегодня пошел снег, – это сделает перелом стуже. Нет почти лакея в доме, у которого что-нибудь не было бы отморожено, а у твоего Яшки заморожена верхняя губа.
Говорят, что после славного праздника, данного их прусским величествам в Таврическом, дворец сей на другой день сгорел почти весь.
Константин. Вена, 21 января 1809 года
Ты жалуешься на балы, и у нас, брат, не лучше: всякий день танцуем до упаду. Балы начинаются поздно, продолжаются до 6–8 часов, а иногда еще 2–3 бала в день, так что мочи нет, а отказать нельзя; к тому же редуты, пикники, а мне, по моим обстоятельствам, везде быть должно. Как успеваю – не могу сам понять, а еще удивительнее – как сношу все это. О несчастьях Вены повторять тебе не буду, писал о сем подробно батюшке, с тобой же поговорю о веселиях. Граф Разумовский дает славный бал на этих днях. Другой – у княгини Любомирской, у графини Пальфи, у Балша и проч., и проч. Во дворце всякую неделю преславный бал. Всякий раз сбираюсь не танцевать, но никак нельзя. Я ангажирован на все тампеты с графиней Траутмансдорф, а во дворце всегда их танцуют.
Мы завеселились и напугались: Дунай так расшутился, что стал мосты срывать и топить город. Сейчас получили мы от Штакельберга письмо. Он пишет, что еще официального назначения не получил, но уже заказывает здесь ливреи. Василий Долгоруков проехал здесь по дороге в Жасси. Он похудел и стал очень хорош. Он славно развлекался в Париже. Я получил письма от Григория, который все тот же добрый мальчик, каким и был. Князь мне тоже пишет очень дружеские письма и полные доброты. Он превосходный человек и лучший начальник в свете. Княгиня, слава Богу, здорова. Была на последнем придворном балу всех лучше, и всегда, где бывает, первая. Она очень похудела, и к ней это пристало. Теперь походит она на пятнадцатилетнюю девушку.