Холод нестерпимый, а каждый вечер идут спектакли, хотя афиши и объявляют о их закрытии при 14 градусах мороза. Всем, кто говорит об этом, Александр Львович отвечает, что он ручался только за превосходство спектакля, но отнюдь не за непогрешимость его термометра. Актеры все до одного тоже пришли с замечанием, что их заставляют играть, несмотря на объявления в афишах. «Господа, – отвечает им Нарышкин, – старайтесь избегать холода в ваших пьесах; но что холодно в России – какое до того дело?»
Молчанов именем князя Александра Борисовича паки просил камер-юнкерство Дивову; государь отказал очень сухо, прибавив, что уважает княжое представление, но камер-юнкерство дает или за отцовские, или за собственные услуги, а Дивов не может ни того, ни другого представить; кроме того, поведение матери его делает его того недостойным[55].
Константин. Вена, 10 февраля 1809 года
Ну, брат, ты меня обрадовал, прослезил, от восхищения видеть батюшку довольного, спокойного, а тебя счастливого. Можем ли мы менее для него сделать, как посвятить дни наши на его спокойствие; можем ли чем-нибудь в свете заплатить ему за все его милости, за его любовь, ежели не старательствами о его благополучии? Может ли для него быть что-нибудь утешительнейшего, как видеть одного из нас при себе? И эту-то часть долга ты, милый друг, уплачиваешь? Ежели бы я мог тебе в чем завидовать, то в этом; но надеюсь, что вы недолго без меня будете и что хоть на время присоединюсь я к вам, милые моему сердцу, без счастья коих я не могу быть счастлив.
Но теперь поговорим о деле не столь важном, но которое меня сильно занимает. Я совершенно с батюшкою согласен, что службу покидать не надобно, но не вижу, чтобы в Архиве для тебя была малейшая польза служить. Занимавшись важнейшими делами, мудрено посвятить себя развертыванию столбцов. Неужели не найдется в Москве места выгоднейшего? В сем может тебе мой благодетельный князь [Алексей Борисович Куракин] быть полезным. Его покровительство много значит, а исходатайствовать оное я беру на себя. Он так часто мне повторял и повторяет, что желает мне быть полезным, чтобы рассчитывал я на его дружбу, и столько мне давал опытов своего милостивого расположения, что я не сомневаюсь в его содействии.
Третьего дня, выходя из театра, нашел я в сенях на скамейке сидящую старуху. Казалось, что она была нездорова. Мы подошли к ней. Она попросила чаю. Буфет был уже заперт; пока побежали в кофейный дом за чаем, пока нашли лекаря, умерла она на наших руках. Ее человек тут был, мы велели принести носилки и отнесли ее, совсем уже мертвую, домой. Ей было 76 лет, имеет прекрасный дом и оставила более нежели на два миллиона имения.
Всегда была здорова, весь тот день была весела, поехала в театр, выслушала всю пьесу; по выходе оттуда сделалось ей дурно, и умерла от удара. Нельзя веселее на тот свет отправиться.
Александр. С.-Петербург, 14 февраля 1809 года
Дивизиям Суворова, Горчакова и Дохтурова послан приказ подвинуться на границы Галиции. Пусть говорят что хотят, но я не могу помириться с мыслию о войне с Австрией, нашей союзницей во всех европейских войнах. Это будет не более как предостережение. Бонапарт уверил здесь, что стоит прикрикнуть на Австрию, как она испугается и воинственный жар ее потухнет. Государь нерешителен в своих действиях. Уверяют, будто Сперанский дал ему совет подражать в политике своим союзникам, оставить прямоту действий и думать только о своих собственных интересах, с Францией держаться политики выжидательной, не досаждать ей и втихомолку войти в соглашение с Австрией, чтобы перейти потом на сторону того, кто окажется победителем в борьбе. Если это возможно, то, конечно, это лучшее, что можно выбрать.
Положение Бонапарта очень критическое, если не удастся ему опустошить всю Испанию и Италию. Где возьмет он войско? Нам совершенно нечем воевать, денег нет; ни англичан, ни денег! Коленкур говорит, что не надобно ни денег, ни магазинов: надобно воевать на счет неприятеля и войти тотчас в Галицию. Но кто пустит туда? Надобно прежде раза два подраться и два раза победить, а не то умрет с голоду армия, ежели не подумать заранее о корме. Все в унынии от одной мысли войны этой; цель ее еще фатальнее шведской: она нас поведет совершенно к гибели нашей. Говорят, что пишут к Толстому, к вам, чтобы предложить ему мириться с эрцгерцогом Карлом; предвидя, что он откажется, предложат Кутузову, князю Сергею Федоровичу[56]; а другие уверяют, что Бенигсену. Желаю, чтобы Шварценбергу удалось что-нибудь сделать здесь в пользу своего двора; но порабощение воле Бонапарта здесь очень велико, а Коленкур стоит на карауле с железным прутом.
56
Князю Голицыну, который и командовал русскими войсками в этой невольной войне нашей с Австрией.