Константин. Вена, 5 марта 1809 года
Ежели удастся тебе попасть в камер-юнкеры, очень будет хорошо. Я надеюсь, что удастся, а это сладить – дело женское, так ты хорошо делаешь, что взял эту дорогу. Видно, нашему доброму князю в Париже не заживаться. Я очень рад, что мое перемещение не сбылось. Оставить хорошее и верное место на столь неосновательное была бы совершенная глупость. У меня одно желание, чтобы князя опять сюда послом назначили; тогда все будут довольны. Ему не хочется там оставаться. Вчера получил и от него письмо, где он то же мне повторяет, и поскольку это всех устраивает, я не удивлюсь, если увижу его здесь через два-три месяца.
Александр. С.-Петербург, 7 марта 1809 года
Прежде всего переговорил я с Головкиною, которая подала мне великую надежду к успеху, но не взялась за обоих просить, прибавив: «На очереди сто человек, и государь не сделает этого, чтобы не раздражать всех; к тому же М.А., не зная вашего брата, едва ли захочет просить за двоих вместо одного. Что касается до вас, то я ручаюсь, что она возьмется за ваше дело». В сем случае сделал я то, что и ты бы сделал, то есть не велел и говорить о тебе, дабы не испортить моего дела. Я уверен, милый брат, что ты меня одобришь, зная, сколь все радости у нас общи. Головкина говорила уже с М.А., а сия очень охотно взялась выпросить, велела мне сделать записочку, которую я вмиг у графини же и написал. Я тебе перепишу ее здесь, благо она коротка. Я особенно указываю на заслуги моего отца, как ты увидишь.
«Действительный тайный советник Булгаков служил 42 года. Услуги, оказанные им России в царствование императрицы Екатерины II, в бытность его в Варшаве, и особенно во время пребывания его в Константинополе, известны всей Европе. Заключение его в течение двух лет в Семибашенном замке тоже всем известно, равно как и переговоры, порученные ему вести в то время и приведшие к ускорению сдачи Крыма России. Его сын Александр, надворный советник Департамента иностранных дел, состоит на действительной службе в продолжение 13 лет, из коих 7 лет в чужих краях, служил всегда с таким усердием, за которое несколько раз был представляем к наградам, но никогда не имел счастья их получить, хотя все его сослуживцы сделаны статскими советниками и получили ордена. Он может сослаться на свидетельства: князя Чарторыжского, барона Будберга, графа Татищева и других своих начальников.
Вышеозначенные услуги его отца и его собственное усердие, не прекращавшееся до сего времени в его службе, не делают его недостойным милости быть принятым ко двору в звании камер-юнкера. Милость эта будет утешением преклонных дней старого и верного слуги отечества, который и сам бы приехал просить о ней августейшего внука Великой Екатерины, его благодетельницы, если бы годы и болезни ему это позволили».
Я старательно переписал эту маленькую записочку, и графиня в тот же день передала ее своей невестке, которая весьма ее одобрила и обещала заняться этим делом. Батюшку она называет достойным и уважаемым старцем, а меня прелестным молодым человеком. Третьего дня была она вечером у графини, играли в лото; она позвала ее к себе обедать на следующий день и, оборотясь ко мне, меня также пригласила, на что графиня вскричала: «Я в восторге, что вы приглашаете Булгакова, потому что я начинаю убеждаться, что жить не могу без него». Уезжая, М.А. напомнила мне об обеде и прибавила: «А о деле, о котором говорила мне невестка, будьте покойны». Кажется, лучше ничего желать не можно. И так вчера я обедал у нее. Графиня спросила: как идет дело ее протеже? «Предоставьте его мне», – отвечала М.А. Ты можешь себе представить, в каких я ажитациях, и выйдет, что ариетка «Цветочки» то сделает, чего не произвела служба, рекомендации и проч. Так и все на свете! Это грустно.
За столом говорили много о Вене; Дмитрий Львович сказал Шварценбергу: «По милости его брата (указывая на меня) я видел в Вене все, достойное внимания». Нарышкин часто мне говорит о тебе, хвалит тебя, любит.