Константин. Петербург, 22 октября 1809 года
Алексеев, его жена и князь Голицын, который горячо интересуется нашим делом, считают, что ты хорошо сделаешь, ежели приедешь сюда. Не думай, милый мой, что произошло что-нибудь новое; даю тебе честное слово, что ничего от тебя не скрыл. Даже Сперанский того мнения, что голос Румянцева не произведет никакого действия; ибо он всегда пишет против Совета, и обыкновенно это так, будто он ничего и не говорил.
***
Далее переписка ненадолго обрывается, поскольку А.Я.Булгаков ездил в Петербург по той же тяжбе, решение которой было государем предоставлено общему ходу делопроизводства.
1810 год
Константин. Петербург, 6 апреля 1810 года
Я смеялся над твоей скрибоманией, любезный и милый брат, а теперь сам пришел ранее домой, чтобы начать к тебе писать. Смертельно без тебя мне грустно, а особливо мучительно мне подумать, в каких ты обстоятельствах возвращаешься, сколько неприятностей тебя ожидают, которых я и разделить не могу! Что делать? Мы уже привыкли терпеть, и, видно, для того только и рождены, но, авось, не всегда так дурно будет, авось, и мы оттерпимся.
Итак, отложим размышления, кои только усугубляют печаль, и поговорим о деле. Больно мне было расставаться с тобою; от этой печали, кажется, судьба могла бы меня избавить, но, видно, не хотела. Слава Богу, что Нарышкин с тобою поехал, по крайней мере не дает он тебе раздумываться, а не то было с чего с ума сойти. Расставшись с тобою, был я у Волковой; сидел за столом, но не обедал. После обеда ездил прощаться с Бутурлиной, которая сегодня к вам поплыла. Как-то вы, мои милые, доедете? Потом был у Пушкиных; нашел всех в величайшей грусти по нас. Добрая графиня и ее дочери плакали, и мне же приходилось их утешать. Спрашивали много о тебе. Уезжая оттуда, принужден я был обещать им, что опять к ним возвращусь ужинать; я было обещал Екатерине Даниловне, но не мог и от Пушкиных отговориться, и так часть вечера провел у почтенной Волковой, где я весьма тронут был участием доброй ее дочери, а ужинал у Пушкиных. Граф меня три часа держал, так что я домой приехал в величайшей усталости, от горести, от езды, от разговоров. Тургенев уже спал на твоей постели. Право, как взошел в комнату, как ножом в сердце кольнуло от мысли, что тебя нет. Вот как кончился вчерашний печальный день.
Сегодня поутру говорят мне, что Екатерина Даниловна у ворот и желает меня видеть. Что за добрая женщина; видно, что она мать Александра. У нее кто-то был из деловых людей и дал ей для нас совет, и для того она трудилась ко мне приехать. Право, брат, есть добрые люди на свете. Совет был не пустой. Я ездил обедать с милым Тургеневым к нашему благодетелю. Я говорил с ним о совете Екатерины Даниловны, и они совершенно одобрили, а именно – препоручить Николаю Дмитриевичу Волкову ввести нас во владение деревней.
По сие время ни Михаил Михайлович, ни другой кто мне ничего не говорил. Он не был вчера в Совете, у Ивана Алексеевича его не видел.
Я был в концерте Ромберга. Народу было множество, и я на несколько времени забыл свои горести. Играет он бесподобно; все были от него в восхищении, а он, я думаю, доволен приходом. Оттуда пил я чай с Боголюбовым и пришел домой рано, чтобы и тебе написать. Пришел, ибо тотчас отпустил карету, чтобы избавиться от лишних издержек. Никто, по крайней мере, не попрекает мне, чтобы я что-нибудь сделал против совести и рассудка, а бессовестно тратил более, нежели имел. Ничто для меня не имеет силы лишения. Море приучило меня без всего обходиться, даже без необходимого. Я не мог не сделать размышления, как непременно должно родителям детей своих определять в такую службу, где бы они могли узнать нужду. Это на всю жизнь их научает все переносить и всем обходиться.