6 июля 1810 года
Мы теперь стоим несколько далее и более вправо от Шумлы; авось-либо зайцы выйдут из укреплений своих, но тогда уже туда более не возвратятся. Сегодня в ночь часть нашего войска и сам граф Николай Михайлович идет к Рущуку, где мы марша через четыре будем. Приготовляйте плошки. С помощью Божиею и он скоро в наших руках будет. Между тем остается здесь с сильным корпусом граф Каменский для принятия визиря, ежели ему вздумается выйти. Усердие и деятельность нашего главнокомандующего не позволяют ему терять минуты времени: пока Шумла истощается, он возьмет Рущук, который, подобно Силистрии, никогда взят еще не был. На сих днях курьер из Петербурга привез награждения за прошедшие дела. Ну, брат, надо было видеть всеобщее восхищение, чтобы судить, как приятен должен быть знак, кровию заслуженный. Но какие лестные получения награждения! Граф читал список милостям, особливо тем, кои сделаны полкам, живо был тронут, несколько раз принужден был останавливаться. У нас много новых генералов, в числе коих Воронцов, Сен-Приест и Башилов. Граф получил 1-го Владимира, но вам все это должно уже быть известно. Воронцов, слава Богу, вышел уже из опасности, но еще очень слаб. Долго отчаивались в его жизни; его вылечил графский доктор, один из тех, которых мы из Вены прислали.
Константин. В лагере пред Рущуком,
12 июля 1810 года
Я пишу тебе под гром пушек и посреди ужасной бомбардировки, мой милый и любезный друг. Курьер отбывает прямо сейчас в Петербург, и я оставляю прекрасное зрелище, кое представляет нам бедный город, вынужденный получать несколько тысяч бомб, ядер, гранат и проч., и проч., чтобы тебе написать. Мне видны отсюда четыре горящие дома. Бедные жители, мне жаль вас, но я вам желаю всего возможного зла! Мы здесь с позавчерашнего дня. Граф решил оставить пред Шумлой своего брата с большим корпусом, а сам поторопить взятие Рущука, который, надеюсь, через несколько дней, несмотря на гордость и мужество Босняк-аги, который им командует, также потеряет свою невинность. От самой Шумлы досюда мы шли очень быстро, проделав в 48 часов более ста верст. Признаюсь тебе, что я был побежден усталостью. Это не шутка – оставаться 10 часов верхом и возобновлять то же самое после пяти-шести часов отдыха. Но по какой же красивой местности мы проходили!
Теперь мы на высоте над Рущуком, город перед нами как на ладони; дальше милый Дунай, сей старый друг, с которым я провел восемь лет в этом самом городе. Он течет двумя рукавами, которые образуют между Джургево и Рущуком город, отрезанный своего рода каналом, посредством которого сообщаются оба города. Они расположены, может быть, в трех верстах один от другого, и даже менее. Бомбардировка – прекрасная штука, особенно ночью. Ты видишь, как летят красные ядра, как они падают, взрываются и часто поджигают какой-нибудь дом. Все это дело одной секунды. Туркам в этом деле приходится несладко, и оно их не развлекает так, как нас.
Сегодня поутру мне принесли письмо, я выскочил из постели, чтобы его принять, думая, что оно от тебя, а оно было от князя Куракина. Оно доставило мне не меньше удовольствия тем участием, какое он во мне принимает. Он написал графу, рекомендуя ему меня, как рекомендовал бы своего сына. Какой славный человек! Нельзя не быть к нему привязанным всем сердцем и душою, как я к нему и привязан. В нашем несчастном положении иметь таких покровителей и друзей – подлинное утешение.
Константин. В лагере пред Рущуком,
23 июля 1810 года
Это письмо повезет Блудов, который возвращается в Россию, и, между нами сказать, навсегда. Я занимаю его место и принимаю от него все бумаги. Здешняя жизнь ему наскучила, к тому же случились у него важные домашние дела, которые требуют его присутствия в Санкт-Петербурге и Москве[68]. Ежели он у вас будет, приласкайте его; он меня здесь очень обласкал, и, право, мне жаль, что он едет. Малый прекрасный.
Я пишу у бедного Влодека, который ранен пулею в плечо. Не могли еще вырезать пули, от чего он весьма страдает. Я у него вчерашнюю ночь просидел, да и сегодня то же сделаю, ибо ночью он не может спать, боль делается ощутительнее, и когда он один, то отчаивается. Мы с ним здесь подружились еще больше Виленского. Он без меня не может быть часа.
Александр. Горбово, 26 июля 1810 года
Наташа гулять пошла с Иваном Савельичем, придет, сама припишет тебе. Кстати сказать, о нем. Вчера потешил он нас. Были мы на именинах у соседа, князя Сибирского, известного своим несчастием [князь Сибирский потерпел в царствование Павла]; набралось тут пропасть народа. Сделал я раздачу, кидал деревенским пряников, калачей; стало этого недовольно, взял я шута, натыкал ему за шею, в сапоги, за галстук, в рукава, в штаны пряников, одним словом, начинил его всяким лакомством и пустил его в народ. Надобно было видеть, как бросились на него бабы, девки, мальчики и начали из него вытаскивать добычу; было с чего лопнуть со смеху. Женщины запускали ему руки в штаны, а он им задирал юбки, сие было весьма живописно; вообрази, что даже шумишки, кои я бросал этим дамам, не могли их отвлечь от сего занятия. Мы провели очень приятный день. Вообще нам здесь хорошо, только недостает друзей наших Волковых. Кстати, у нас есть план поехать с ними к Жанно [это Иван Васильевич Нарышкин, тесть графа М.Д.Бутурлина]. Послезавтра поеду в Москву на два дня, и тогда устроим эту прогулку, постараемся Фавста вытащить. Наташа остается здесь (теперь, разумеется), ибо поедет на гастроль к Жанно. Поутру была у нас комедия с шутом. Для наказания князь велел его привязать к качелям круглым, и подняли его наверх; просидел он там довольно, вдруг прихожу и говорю, что князь хочет его велеть расстрелять и что для того и привязали его к качелям. Приходит Белов, камердинер, с ружьем, заряжает его; тот все думает, что шутка, как вдруг бацнут в него холостым зарядом. Как видишь, мы время свое проводим в фарсах, и я был очень доволен, получив твое милое письмо, наполнившее меня радостью.