Александр. Горбово, 6 августа 1810 года
Сожалею очень о болезни Воронцова; поберегите его! Как мне тебе пересказать, что происходило в сердце моем, когда читал я, что ты говоришь о князе Александре Борисовиче, безо всякого внушения тебя Каменскому рекомендовавшем; я читаю это тогда, как едва известили меня о кончине сего ангельского человека. Я чрезмерно огорчен, и дорога меня рассеять не могла; желаю не быть первым, тебе эту потерю объявляющим. Вам известна парижская катастрофа. Шварценберг дает Наполеону бал, загорается дом, все бегут, князя сшибают на лестнице с ног, у него сгорают волосы, брови, правая рука. Приносят замертво домой, ограбленного, все бриллиантовые знаки сняты, и князь умер несколько дней после. Какая потеря! Воображаю, как тебя это огорчит!
Константин. В лагере пред Рущуком,
10 августа 1810 года
Уже два дня у нас здесь дамы, так что мы начинаем бриться, носить мундир вместо сюртука и прихорашиваться. Дамы – это графиня Ланжерон, которая была известна несколько лет тому назад своей красотой и которая еще может славиться своею любезностью, и еще г-жа Мантефель, едущая на родину полька, очень любезная и еще довольно красивая. У этих дам мы и проводим вечера, и это по крайней мере убивает время. Впрочем, я неправ, что жалуюсь на время, оно бежит очень быстро, ибо у меня всегда полно дел. Я очень доволен моим местом, оно доставляет мне занятия, и работа очень приятна, натурально с графом; меня это с ним совершенно сблизило, и я люблю его день ото дня все больше.
Блудов уехал с большим сожалением, но его дела того потребовали, и потом у него довольно несчастливый характер: он беспрестанно пребывает в беспокойстве, в волнении, которое убьет его однажды. Вообрази себе, как можно быть с таким характером на войне.
Мы по-прежнему блокируем Рущук. По всему, что говорят перебежчики, голод начинает давать о себе знать самым жестоким образом; бедняки умирают с голоду, а богачи едят сухари. Вот покамест и все новости.
Несколько дней тому назад я присутствовал при встрече двух братьев, которые любят друг друга и не виделись в течение многих лет. Это братья Мишо, превосходные офицеры.
У нас обедают порою и в 10 часов. Теперь, когда всего только 6 часов, г-жа Мантефель уже прошла мимо моей палатки, идя навестить своего мужа в нескольких верстах отсюда. Теперь у нас здесь есть мост через Дунай, и в результате мы ни в чем не нуждаемся; мы превосходно питаемся, и потом какие фрукты! Наш лагерь стоит среди виноградников. Виноград начинает созревать, и вчера я уже съел целую тарелку. А среди виноградников растут другие деревья: абрикосовые, персиковые, ореховые, вишни, сливы и проч. Всякий день я ем свежие орехи. То-то бы к вам послал!
Александр. Горбово, 20 августа 1810 года
Тургенев тебе уже, должно быть, сообщил о будущем браке нашего доброго Уварова с графиней Разумовской, сестрой княгини Репниной. Ей дают на 100 тысяч бриллиантов, на 100 тысяч приданого и 6000 душ. Это неплохо и восстановит дела сих славных мальчиков [то есть Сергея и Федора Семеновичей Уваровых]. Не думаю, чтобы Сергей женился по любви, ни даже по склонности: ибо никогда он нам не говорил о сей юной особе, я уверен, что он захотел собою пожертвовать ради матери и брата. Впрочем, сказывают, что она очень славная девушка.
Уваров напечатал элегию «Имение поэта» и поднес ее невесте своей.
Константин. С поля сражения при деревне Батине,
27 августа 1810 года
Мой милый, бесценный брат. Узнав, что Кушнир-али, сераскир Дунайский, Мухтар-паша, сын янинского Али-паши, и другие паши и аяны собрали более 70 000 войска, дабы идти на помощь к Рущуку, и что они уже в 35 верстах от нас, граф наперед послал брата своего приудержать их, а третьего дня прибыл сам сюда для нападения на турецкие толпы, которые весьма сильно укрепились в трех лагерях, выбрав и позицию, весьма от натуры крепкую; но он сделал, как кесарь: пришел, увидел, победил! Третьего дня ввечеру мы сюда прибыли, вчера побили неприятеля, сегодня убираем пушки, пленных и знамена, а завтра возвращаемся к Рущуку. Но какая победа! Турок и следа не осталось. Более 5000 пленных, более 8000 убитых, не считая тех, кои поранены были кавалерией нашей, их преследовавшей. Кушнир-али убит, паша трехбунжучный с 4000 принужден был положить оружие и просить пощады; по сие время 176 знамен, три начальных знака у нас. Подробности еще неизвестны, а я уверен, что всего еще более. Победа была 26-го, в самые именины милой Наташи: она нам принесла счастье.
Ввечеру пред сражением граф призвал меня и отдал мне письмо от тебя, № 6. Ну, брат, что я почувствовал, читая его, и в какое время! Оно еще для меня драгоценнее было. Я ночевал у Бальмена, а в 7 часов утра армия пошла на неприятеля, превосходившего гораздо нас числом и засевшего в укреплениях. Но что может противиться храбрости русских войск? В один день войско турецкое разбито, укрепления взяты, и вечер провели мы в их укреплениях. Я во все время был с графом, а он целый день – на пушечном и ружейном выстреле от неприятеля. Их ядра и пули летали, свистели около нас, но, слава Богу, никого из графского штата не ранили, и я жив-здоров, милый друг. Граф ввечеру, называя меня дипломатом-воином, хвалил мое хладнокровие, говоря: «Вы созданы, чтобы быть военным, хотя и очень на месте как дипломат; вы все время были со мною»[70].
70
В краткой биографии К.Я.Булгакова в «Словаре достопамятных людей» Бантыш-Каменского читаем: «В Батинской битве он бросился, в числе первых, в турецкий ретрашемент, и на дружеский упрек, сделанный ему флигель-адъютантом графом де Бальменом, который нашел уже его в кровавой сече, зачем он подвергается таким опасностям без всякой нужды и пользы для себя, отвечал с улыбкою: «Пустяки! Пули бьют только вашу братию военных, а какое им дело до нас, дипломатов?» Такой же ответ давал князь В.А.Черкасский Скобелеву под Плевною 30 августа 1877 года.