Александр. Москва, 14 февраля 1811 года
Твое письмо (№ 32) приезжал мне отдать сам Пален; меня не было дома, но я с ним виделся несколько дней спустя после у Корсаковой и у наших Пушкиных на балу. Он, так же, как и генерально все, из армии приезжающие, очень тебя хвалил. Его начальник Уваров также говорил мне о тебе, всячески тебя выхваляя. Несмотря на все мое желание быть полезным для тех, кого ты мне рекомендуешь, я никогда не оказываюсь к сему способен: ибо только они сюда являются, город их захватывает; тотчас званы они на все балы, все празднества и гулянья, а положение Наташино не дозволяет мне звать их к нам для распития бутылки доброго нашего венгерского вина. Радует меня очень все то, что от них слышу; они наполнили город самыми любезными похвалами тебе, и то, что ты доверяешь мне как другу своему, они рассказывают всем и всякому, а когда мне о сем говорят, я делаю вид, будто не знаю ничего, и радуюсь. Спасибо, брат, за все твои подробности.
Слава Богу, что тебе хорошо. Вот так-то мне было у Дмитрия Павловича [Татищева]. Он бы все для меня сделал на свете. Я не просил и теперь очень раскаиваюсь; возьми это себе в пример: кто служит с ревностью и честью, имеет право ожидать, требовать поощрения. Право, брат, не пренебрегай моим советом. А между тем я в восхищении, что ты попал на место, которое доставляет тебе случай показать твои способности, ревность и честность. Несчастие, что канцлер начальник твой; впрочем, он не сможет лишить тебя всеобщего уважения в армии и доверия генерал-аншефа; а эти две прекрасные вещи стоят наград, но повторяю тебе: не пренебрегай и последними. Разве граф не относится прямо к государю? Впрочем, это значило бы поставить тебя в еще худшее положение перед Румянцевым, то есть вооружить его для того, чтобы он еще более тебе навредил. Странный он человек. В Коллегии [то есть в Министерстве иностранных дел] нашей царит запустение. Добрый Лачинов ее покинул. Вот и еще одной светлой головою меньше. Он перешел к финансам. Ты знаешь, сколь он серьезен, разумен и образован.
Кстати сказать, о финансах. Рибопьер, там также служащий, являлся на несколько недель в Москву, был вчера у меня и дал мне к тебе много поручений. № 37 от 3-го и № 38 от 15 января получил я через графа Гудовича. Волков знал, что он имеет письма ко мне от тебя и, зная также мое нетерпение их иметь, посылал к нему ординарца с запискою, брал на себя мне все доставить; но Гудович отвечал, что сам их мне желает доставить в собственные руки, и подлинно в тот день и явился. Не было меня дома, но Наташа его приняла и послала за мною к Фавсту. Я на извозчике прискакал. Он [московский главнокомандующий, фельдмаршал граф Иван Васильевич Гудович] долго у нас сидел и очень нам полюбился, тебя любит и хвалит страх. Его поведение доказывает, как он тобою дорожит, и вообще сии господа все лично являлись вручать мне твои пакеты. Спасибо, брат, за милое, бесценное, длинное твое письмо, а Наташа тебя целует за гостинец, коим обкурила все комнаты. Ароматические пастилки для трубки мне очень нравятся, но Наташе более нравится запах хорошего турецкого табаку, а у меня есть такой, отборный; я думаю также, что сие происходит от ее брюхатости, ибо запах крепок. Я Фавсту с сотенку подарил; этому нужно, ибо курит он отвратительный табак, и когда я к нему хожу, то беру с собою табаку в кармане.
Я придерживаюсь твоих мыслей насчет примирения с Анной Петровною и ничего не упущу для достижения этой цели; ты знаешь, какая она сумасбродная и как трудно с нею что-нибудь кончить; но Апраксин, спасибо, всеми сторонами ее вертит, и теперь хочет на нее напустить Николая, ибо она, кажется, так его любит. Надобно тебе знать, что она поссорилась с Одоевским и потребовала, чтобы Апраксин ничего тому не говорил об этом. Но она сблизилась с Воейковым, другим предателем и адвокатом, который, верно, вознамерился выжать кузину и затянуть процесс, дабы повытянуть из нее денег. Признаюсь тебе, что эта женщина очень зла; у нее низкая душа. Ежели б ты знал, какую паутину лжи она соткала. Апраксин ей сказал: «Вы никогда не измените мнение публики о Булгаковых; невозможно очернить их и в моих глазах, ибо я желаю примирить вас с ними; они не говорили мне о вас ничего дурного, так что оставим это, и скажите, хотите ли вы их слышать или нет». – «Я на вас полагаюсь, – отвечала она, – будьте моим советником», – а после опять пошли сарказмы. Апраксин хочет теперь напустить Щербатова на нее, замешают в это дело малютку[79]. Посмотрим. Будь уверен, что я пойду на величайшие жертвы, чтобы купить наше спокойствие. Все, что у нас будет, всегда будет общим. Надобно положить конец сей неопределенности, худшей всякого зла. Румянцев тебя обязал бы, ежели б сумел обобрать и оставить без средств. По крайней мере эта фурия молилась бы за него Богу или черту. Теперь мы все страдаем.
79
То есть малолетнего князя Николая Щербатова, мать которого была сестрою Анны Петровны Колтовской (в то время бездетной вдовы).