Александр. Москва, 22 февраля 1811 года
Поговорим теперь о злосчастном сем примирении, коего я желаю от всего сердца.
Апраксин согласен, что с нею это никогда не окончится; так что мы договорились назначить арбитров. Апраксин от нас, а с их стороны будет сенатор Николай Михайлович Сушков.
Разбойники из уездного суда нам пошли навстречу, всячески опуская то, что нам благоприятствует. Я пожаловался Гудовичу и в правительство, оба стали решительно за нас. Судьи приговорены к штрафу и возмещению нам убытков.
Нет, брат, я тебя никак в Москву не зову; служи и выслуживай себе хорошее. Не расставайся с твоим дорогим начальником. Не надобно более думать о месте, кое Гурьев мне дать предлагал, ибо новых департаментов делать не будут. Надобны миллионы для осуществления всех сих планов. Император все сие отложил. Надеюсь, что палатка не опоздает. Она давно в дороге; остается желать, чтобы была по твоим мыслям. Тетушка была у нас вчера, все так же добра и одинакова, велела тебя обнять, все наши слободские делают то же, Нарышкины, Волковы и Пушкины, дети также тебя обнимают. Сегодня был я с Фавстом в танцклассе. Танцующий Антон – совершенный медведь.
Александр. Москва, 27 февраля 1811 года
Ты дивишься, что долго не присылают тебе жалованья, а в Коллегии и здесь с 1 января не велено вовсе жалованье выдавать впредь до указа, а это потому, что нет ни копейки в Коллегии. Каково тем, кто одним жалованьем живет? Я слышу, что и в прочих местах за тою же причиною остановлено производство жалованья у служащих. Канцлер этот милый только и делает, что все отнимает; но с теми, кто в чужих краях, я думаю, будут поаккуратнее.
Сенявин уехал давно; он очень часто о тебе говорил, и мы старались его угостить всеми силами. При отъезде его я ему подарил табаку, коего ты мне прислал; он мне сказал: «Совестно, а, право, нельзя отказать». Я здесь нашел превосходный табак у одного грека, приятный и слабенький, называется «Самарханский». Кстати сказать: слух прошел, будто граф [Николай Михайлович Каменский; в Москве жила его мать] будет на несколько дней в Москву; тот же самый грек мне сказал, что все его соотечественники хотят пойти к графу в корпус, чтобы отблагодарить его за покорение двух провинций, кои сделали их коммерцию надежнее и обширнее. Я сообщаю Тургеневу все, что может его интересовать, и выписал ему последнюю статью из твоего письма, до него касающуюся.
Волков так занят, что я его по два дня не вижу. Намедни славный Строганов давал обед Александру Львовичу (недавно приехал и на днях едет); вдруг пожар в доме, прискакала полиция, все встревожились. Александр Львович не потерял головы и ну кричать: «Спасайте стерлядей и белужину!»
По тому, что мне сказал Байков, занятие Ловчи имеет влияние на наши военные операции по положению своему. Никто о том не знал. Я в тот день ужинал у Александра Львовича, говорил о том с графом Михаилом Васильевичем, потом подошел фельдмаршал, взял меня к сторонке и заставил себе рассказать подробности, ибо ему была известна одна только новость. Выслушав, сказал он мне с чувством: «Это, брат, что! Победы от нас не уйдут, победитель-то болен. Тебе пишет ли брат о том?» Я отвечал: «Я никому не говорю о сем, но от вашего сиятельства не смею скрыть, прося у вас тайны; граф Николай Михайлович очень был опасно болен; брат пишет, что лихорадка его, слава Богу, оставила, но что продолжается еще сильный кашель». Фельдмаршал был доволен и прибавил: «Ну слава Богу! Хорошо делаешь, что молчишь о сем, и не говори никому; это может произвести худое впечатление в публике, которая его любит. Я скрываю от старой графини и от брата его, что он болен».
После этого шептания все ко мне приступили, спрашивая: «Что он тебе говорил?» Я отвечал, что говорил о своем деле. Сие тебе покажет, как граф любим и какие меры берет сам фельдмаршал, чтобы столь печальное известие не просочилось. Ради Бога, сообщай мне подробные новости для собственного моего спокойствия. Почему Мазарович не при больном? Меня бы это весьма ободрило, я буду ждать первого твоего письма с живейшим нетерпением, и подробности о графе будут мне интересны более, нежели подробности победы. Было письмо к молодому Гудовичу, от Сабанеева и Закревского (я полагаю), что фельдмаршал не может сладить с нетерпением своим знать новости о больном и распечатывает письма к племяннику.
Государь сегодня должен быть в Тверь. Сюда, говорят, не будет; но положительно это знать нельзя. Здесь Жоржша, Дюпор и Талон; несмотря на Великий пост, их везде таскают по домам, и праздников и балов тьма.