Завтра государь кушает у князя Сергея Михайловича Голицына, ввечеру – у князя Дмитрия Владимировича. Княгиня не хочет, чтобы танцевали: это день кончины ее матушки. Без танцев не думаю, чтобы удался вечер; делают живые картины, но так наскоро, что не может быть хорошо. Просили моих двух, но где же успеть: надобно думать о туалетах на ужо и завтра. Будут тоже петь сцену из «Роберта-дьявола» Бартенева и Пашков, но это опишу в свое время тебе. Прощай покуда, припишу уж, что случится, при запечатывании письма. Адлерберг и Арендт приехали, первый нездоров.
Видел я княгиню нашу Долгорукову, которая видела княгиню Е. Павловну Урусову, и та ей рассказывала, как государь был у них вчера; видно, там и засиделся, ибо в театр приехал в средине второй пьесы. Император много разговаривал об Ольге и детях ее. Княгиня сказала его величеству, что Ольга похорошела. – «Тем лучше, – изволил он отвечать, – подойду к ней с комплиментом завтра в Собрании».
Другие уже говорят, что государь поедет в Воронеж; все это невероятно, а надобно ухо держать востро. Нового ничего более не знаю; что знал, то все написал.
Александр. Москва, 29 ноября 1833 года
Бал наш вчерашний был прекрасный, мой милый и любезнейший друг. Как я предвидел, из-за повестки быть даже отставным в мундирах на 500 человек было менее, то есть 1000 человек с небольшим, но зато весь бомонд, и не было тесноты, а потому и жара большого. Сначала так было мало, что князь Дмитрий Владимирович беспокоился и велел после пускать и во фраках приезжающих, на что глядя, бывшие на хорах во фраках также сошли вниз. Государь пожаловал в 10 часов в гусарском мундире. Мы встретили его величество на лестнице, то есть на крыльце; как вышел из кареты, то весь стоявший на площади народ закричал «ура!». Государь обошел угол залы и, увидев статс-даму Муханову, открыл с нею бал. Я начала видеть не мог, ибо получил отношение от Адлерберга с пакетом нужным для отправления барону Розену с нарочною эстафетою.
Когда я возвратился, увидел прежде всех Катю. «Ах, папа, если бы вы видели, с какой добротой император подошел ко мне, взял меня за руку, пожал ее и говорил со мной, все время сжи мая ее в своей! Он спросил меня, вспоминаю ли я иногда о Петербурге». Государь не изволил разбирать чинов, ибо четвертый польский танцевать изволил с Ольгою, которая была вне себя от радости: так был добр государь к ней. Она говорит, что так ему обрадовалась, что была глупа, сначала смотрела в глаза и не знала, что говорить. «Государь! Дозвольте мне прийти в себя от вашей милости, я совсем поглупела от радости, что снова вас вижу, и не знаю, что говорить». – «Так, значит, я буду с вами говорить, – сказал государь, – и скажу вам, что нахожу вас очень повзрослевшей… не прибавлю иного, – прибавил мило государь, – вы о том догадаетесь. Как поживает ваше милое семейство?» Ольга рассказывать стала, государь слушал, и хотя польский кончился, он изволил остаться возле нее и разговаривать минут десять. «Ах так! – изволил он сказать. – Вам надобно навестить нас в Петербурге». – «Государь, я только того и желаю; посудите: мой дядя еще не видел меня замужем». – «Ну что ж, вот и вторая причина; да не откладывайте, вы теперь тонки, стройны… и кто знает (указывая на брюхо), что может статься». – «Не решаюсь обещать, государь, ведь я строила те же планы и в прошлом году, да не смогла исполнить». Государь еще позже к ней подходил опять…
Граф Бенкендорф мне сказывал: «Император нашел княгиню Ольгу похорошевшей и повзрослевшей, и он говорил ей, что надобно ей приехать в Петербург зимою, хоть на короткое время, что это будет приятно государю и императрице», – и точно надобно. Я буду зятя уговаривать.
Граф Бенкендорф назвался к Ольге обедать завтра, но просил, чтобы в три часа ровно и была бы только наша семья. Ольга сказала, что будут только один Обресков и он. Я думаю, по словам графа Александра Христофоровича, что завтра вечером государь изволит ехать к вам обратно, и быть может, что ты от самого Александра Христофоровича скорее узнаешь все, нежели через это письмо. Стало быть, нечего бояться Тулы. Сегодня жду Цуцкина с Петербургского тракта и тотчас отправлю его туда же – все исправить как должно. Бог благословил нас снегом, царь полетит, а не поедет; последняя почта от Медного ехала на санях, авось-либо и у вас зима уже стала.
Государь три раза изволил говорить со мною. Я стоял и смотрел на хоры, где поместил своего Пашку с Ванюшкою и Клавдинькою. «На кого ты это так смотришь?» – изволил спросить государь, подойдя вдруг неожиданно. «На моего маленького Пашку, который от радости, что возьмут его сюда, не хотел обедать: все готовился видеть ваше величество». – «Да где же он?» – «Вот маленькая головка возле колонны». – «Тут столько маленьких и больших голов, что не различишь, да я же не вижу так далеко».