Только выхожу садиться в дрожки – от графа Мамонова записка, коей просит меня к себе. Я заезжал и пробыл с час у него. Странно, какие бывают у него отступления от сумасшествия. Он, право, меня тронул, говоря о своем положении, одиночестве, что брошен всеми и проч. – «Да я первый бываю у вас». – «Вы бываете редко, я не могу требовать, чтобы вы ездили всякий день: какое вам удовольствие быть со мною? Зачем я один всегда? Зачем под властью докторов?» – «Вы жалуетесь, что всегда одни; да разве не доброй волей заключили вы себя в Дубровицах шесть лет сряду? Стало, вы людей бегаете, а не они вас». Касательно докторов я ему откровенно сказал, что болезненное его состояние заставило государя назначить опеку и его отдать на руки докторам. – «Да я не болен, я ем, сплю хорошо, никому не делаю вреда; чем же мне выйти из положения, в коем нахожусь?» – «Повинуйтесь слепо всему, что от вас требуют, сделайте это усилие над собой, не давайте повода к жалобам; когда убедятся в том, что вы пришли опять в первобытное ваше положение, весь этот надзор, опека, все исчезнет». Долго рассуждал он, удерживал меня обедать, и я жалею, что не мог его потешить. Он меня сегодня тронул: несколько раз были у него слезы на глазах, проводил меня до передней и жал руку два раза, прося его не оставлять. Теперь я и власти уже не имею, но Фонвизину передам этот разговор.
Александр. Москва, 3 мая 1828 года
Чумага прислал мне сказать, что Дашков приехал[29]. Тотчас к нему поехал, но не тут-то было; Титов, у коего он живет, сказал что Дмитрий Васильевич выехал к Ивану Ивановичу Дмитриеву и что, вероятно, и ко мне заедет; поскорее домой, но он не был. Ежели не увижусь до обеда, то после обеда опять к нему пущусь. Так все и валит из Петербурга.
Александр. Москва, 4 мая 1828 года
Дашкова я вчера видел, был у него часа два. Очень, кажется, здоров. Совестно было звать к себе на вечер, хотя бы рады были ему и в сюртуке, несмотря на гостей, кои у нас были: он вечером же и пустился в дальний путь. «Благодаря вашему брату, – сказал он, – мы не решаемся останавливаться более чем на полдня в Москве». Это и дело, а то как бы такому множеству народа ехать без остановки в лошадях? У Дашкова бездна перебывала народу, так что ему надоело, и я не мог порядочно с ним поболтать. Чумага, как водится, был тут на бессменных ординарцах и сообщал письмо из Кишинева, по коему турки сделали нашествие на Бухарест, сожгли его и опять тягу дали. Это было, видно, последнее их нежное прощание с княжеством сим. Может быть, это и не правда еще. Из Царьграда есть известия: там все спокойно, но великое царствует уныние, и ничего так не боятся, как высадки прямо в столицу, а потому и наблюдается строгое крейси-рование около Босфора.
Александр. Москва, 5 мая 1828 года
Был я сейчас у Волкова, с коим говорил о положении несчастного Алексеева [это зять Ф.Ф.Вигеля]. Государю, верно, было бы больно узнать, что генерал-лейтенант, служивший 50 лет, получивший девять ран, находится на смертном одре в такой нищете, что не на что лекарств покупать. Довести это до сведения государя, столь милостивого, как наш, – это, мне кажется, сделать ему приятное. Не много стоило мне труда убедить Волкова, и он на меня возложил сочинить письмо, что тотчас по отправлении почты и исполню. Дай Бог успеха! Ежели милость не найдет Алексеева в живых, то обратится на вдову и детей.
Вчера князь Дмитрий Владимирович сказывал (не мне, однако же, а Ланскому, мне пересказавшему), что проехал фельдъегерь от Паскевича к государю с известием, что турки начали против нас в той стороне военные действия, но где? Сказывают – около Анапы, а другие – на эриванской границе. Удивительно, что даже фельдъегерю надо понапрасну ехать в Петербург, когда знают, что государя там нет; по крайней мере можно бы отправить с таким известием эстафету к государю. Турки сделали набег и перерезали наш аванпост, состоявший из двухсот человек. Не горские ли то были народы, турками подстрекаемые? А ежели турки, то и на суше так же их накажут, как были на море в Наварине наказаны за дерзость свою.
Александр. Москва, 11 мая 1828 года
Есть некто молодой человек, служащий у нас в коллегии, Николай Михайлович Смирнов[30]. Он недавно вышел из опеки, богат, был во Флоренции с сыном приятеля моего графа Девиера. Этот Девиер, увидев один раз Катеньку в моем кабинете, начал хвалить ее красоту, прибавляя: вот бы ей жених Смирнов, молод, порядочен, добр и богат. Я засмеялся и отвечал, что она слишком молода. – Да кто же вас торопит? Вы же его и не знаете еще; дайте ему приехать сюда, узнайте его покороче, и ежели будет вам угоден, то можно со временем и дело сделать. Я благодарил за добрую волю, и так и осталось. Этот Смирнов едет сюда, но не хочет оставить Петербурга, не быв введен в твой дом и не познакомясь с тобою. Здесь все меня атакуют и просят о письме для него. Вчера должен был я оным снабдить родственницу его, княжну Волконскую, что за Наумовым Алексеем Александровичем, о чем тебя и предупреждаю, любезный друг. Ты мне скажешь, каков он; хотя и полагаю я предположения графа Девиера воздушными замками, но зачем не завести знакомства с порядочным молодым человеком? Все это будет между нами, а то попадись кумушкам под язычок, так бог знает, какие сплетут басенки.
29
Дмитрий Васильевич Дашков (сестра которого была за Титовым) состоял тогда при графе Нессельроде, который отправился, как и государь, к армии на юг.