Вчера был я у Рушковского, говоря, что ты пишешь о его чине и что ты совсем не того мнения, что ему достался оный за ничто, как многие утверждают. Я сказал ему, что ты разделяешь мое желание – быть ему еще полвека почт-директором и накопить миллион. «Очень благодарю, – отвечал он, – но на что мне? Я привык к бедности». – «Ежели так, то почему вам не употреблять то, что почитаете лишним, на делание добра? Брат шутит в своем письме и говорит: пусть Иван Александрович сделает нас своими наследниками». Он засмеялся и прибавил: «Очень хорошо! Так братец вам это пишет?» – «Да, жаль, что нет письма со мною, а то бы вам прочитал; что мне с вами секретничать, да кто же может быть ближе к вам брата?» – «О! Константин Яковлевич мой благодетель, я всем ему обязан. Скажите мне, пожалуйста, каким образом сделалось мое пожалование в тайные советники, не знаете ли вы? Не пишет ли вам Константин Яковлевич?» – «Не знаю, но думаю, что, верно, князь просил государя». Напиши мне, ежели знаешь, а не то сам уведомь Ивана Александровича; он раза два этого добивался. Так как шел дождь, а я был в дрожках, то я пробыл у него с час, калякая о всякой всячине. Большой чудак, а только добрый человек.
Все удивляются твердости князя Юрия Владимировича: он закрыл сам глаза дочери и распоряжения делает для ее похорон. В эти лета чувствительность уже иступляется. Говорит, что покойница умерла в больших мучениях и что, кроме всех горячек, был у нее еще рак на спине. Вчера также умерла сестра П.Х.Обольянинова, Симонова, кажется; вдова. Наш бедный Калайдович впал в раж, так что четверо его едва могут удержать. Жаль! А очень способный человек и один из лучших наших чиновников.
Александр. Москва, 12 мая 1828 года
Экая гора свалилась, Демидов. Я предполагаю, что это как если бы великий герцог Тосканский умер. И богатство не спасло от общей участи. Сделал ли Николай Никитич завещание какое-нибудь?
Мне хотелось было обедать в клубе, где будет ужасная баталия: четверо будут говорить речи, а кашу заварил опять Иван Иванович Дмитриев. Ты помнишь, что прошлого года клуб не уважил мнения его, кое было забаллотировано; он не только отказался от звания старшины, но и члена; ему послали билет при просьбе принять его, но он не захотел. Теперь, скучая по вечерам, не зная куда деваться, он, видно, кое-кому шепнул постараться его опять ввести в клуб. По этому случаю готовится большое прение между двумя сильными партиями. Двое старшин сказались больными; Четвертинский, Садыков и Кошелев за Дмитриева, прочие против. Чем-то вся эта комедия кончится? Только я боюсь, чтобы все это не приуготовило падение клуба[31].
Александр. Москва, 17 мая 1828 года
Не стало моей Николевой! Она скончалась в 10 часов утра. Вчера говорила она мне о многих устройствах своих, просила вернее доставить пакет к брату ее Алексею Николаевичу Бахметеву (вероятно, с завещанием), не более обыкновенного жаловалась на страдание свое, сегодня рано захотела исполнить долг христианский, после хотела… . Надобно думать, что усилия заставили воду подняться, чем и была она задушена.
Надобно было осмотреть все бумаги и ларчики, где нашлось тысяч до восьми денег; кажется, это все ее достояние. Я должен был с Хрущовым заняться всем этим. Племянницу ее, дочь Алек. Ник., что от Шоазелыпи, тотчас перевезли к Хрущовым; она не знает еще о кончине тетки. Николева только что переехала в прекрасный домик Муравьевой, Лизонькиной приятельницы. Хрущовы мне предлагают оный, но жену, верно, не уговоришь: ей все будет казаться везде тень покойницы. Жаль мне очень, добрую потерял я приятельницу; женщина была умная, твердая и имела много мужских добродетелей. Как я ни ожидал этого несчастия давно, оно меня поразило, ибо только что не в моих глазах испустила дух. Ее жизнь была роман. Это довольно странно, что она прослыла женщиной ветреною, что была замужем, и притом признанной любовницей покойного Николая Васильевича Обрескова, и, однако же, умерла она девственной. Эта фраза, которую тебе переписываю, была мне не раз повторена ей самою. Когда-нибудь тебе расскажу тайну, вверенную мне ею: это точно роман. Мне смешно было слушать слова одной ее родственницы, которая, плакавши тут, говорила: «Все-таки она была великая грешница, но жестоко расплатилась за свои грехи!» Я думал сам себе: вот как трудно судить о других по наружности.
31
Племянник И.И.Дмитриева был исключен из Английского клуба за то, что не только преследовал князя Шаликова насмешками, но и нанес ему оскорбление действием. Обоих исключили из числа членов клуба. Дядя сам не захотел поэтому оставаться членом клуба и возвратил туда билет; но вскоре старшины поехали к нему на Спиридоновку и упросили переменить гнев на милость.