неизменно перед глазами вырастала освещенная огнями арена, и
даже раус балагана казался привлекательным местом.
В такие минуты, подхваченный какой-то неудержимой силой,
Дуров бросал перо, выбегал из-за стола на середину канцелярии
и мигом преображался. Он вдруг становился важным начальником,
ходил животом вперед, значительно покашливал, делал грозные за¬
мечания.
— Ну, впрямь его превосходительство! — изумлялись чиновни¬
ки.— И даден же человеку подобный талант представлять...
Но бывало, лица их хмурились, мрачнели. Случалось это, когда
на листе бумаги появлялся карикатурный портрет чиновника, глу¬
мившегося над нижестоящим и пресмыкавшегося перед каждым,
кто находился ступенью выше, в три погибели склонявшегося перед
всесильным генерал-губернатором.
Рисование карикатур доставляло Дурову тем большее удовле¬
творение, что после их появления кое-кто сидел присмирев, пряча
взгляд от смущения.
«Вот она, сила сатиры!»—думалось в такие минуты, и это еще
сильнее вдохновляло на поиски новых острых сюжетов.
Писец Дуров был плохим службистом: почерком обладал некра¬
сивым, перед начальством спины не гнул, случалось — дерзил, в
должность опаздывал, а то по несколько дней не являлся. Другого
давно бы прогнали со службы, но его приходилось терпеть. Что
поделать, связи: опекун Захаров в дружбе с самим обер-полицмей¬
стером Огаревым.
В конце концов Владимир Дуров не выдержал службы в Управе
и вернулся в балаган. Как там ни было трудно, но дышалось
вольнее.
Российские губернские и уездные города, села, деревни, поселки
сменяли один другой. Ярмарочные и базарные площади повсюду
походили одна на другую, и балаганному художнику-момепталисту
Владимиру Дурову казалось, что он постоянно видит один сон. Шли
дни, месяцы, минул год, начался другой, а сон этот длился и
длился. Жизнь будто стояла на месте, а все, что проплывало перед
глазами, исчезало бесследно в бесконечных скитаниях. Везде посре¬
ди площади на высоком шесте трепетал флаг, возвещавший о том,
что ярмарка открыта. И был раус, с которого балаганщики зазы¬
вали публику. И был изнурительный труд: ежедневно больше деся¬
ти выступлений.
Цепкая память художника копила виденное и слышанное в
странствованиях пешком, на телеге, в поезде. Эти невольно собран¬
ные богатства жизненных наблюдений ох как потом пригодились!
Но пока томили унылой своей повседневностью.
Вот очередная площадь. Как наполненная до краев чаша, она
запружена бурлящей толпой. Людской говор, крики, игра слепцов
музыкантов на лирах, ржание лошадей, привязанных к оглоблям,
мычание коров, блеяние овец, гоготанье гусей, высунувших свои
длинные шеи из ивовых клеток,— все сливается в сплошной гомон,
который покрывает только протяжное низкое «бу-у-уу-мм» большо¬
го соборного колокола и несущийся вдогонку трезвой хлопотливых
колоколов помельче.
Горят яркие, цветастые платки на головах баб. С подгулявшими
дружками весел, молод и пьян бредет мастеровой с гармонью. По¬
прошайничают нищие: «Подайте, христа ради!» Слепец крутит во¬
лынку и заунывно гундосит что-то невнятное.
Каких только нет товаров в наспех сколоченных лавках, доща¬
тых навесах, ларях, а то и прямо на земле! Глаза разбегаются!
Дешевые ситцы, дорогие фабричные сукна, добротные домотканые
холсты и льняные полотна, вина, сласти, сбруя, кожи, глиняные
горшки — все к услугам ярмарочных покупателей.
А как бойко идет торговля с возов. Телега, полная сушеных
грибов, доносит свой пряный аромат к арбам с яблочным и медовым
запахами.
«Сарпинки! Кому сарпинки!» — зазывает торговец товаров в
разнос.
«Держи вора! Держи его...» —улюлюкают и свистят парни вслед
мальчугану, стянувшему пряник у зазевавшегося лоточника. Но
мальчуган припустил «в три ноги» и потонул в толпе.
Сморщенный, босоногий старец в лохмотьях сидит на пыльной
земле, шамкает, разобрать можно, стародавнюю песню:
Русобородый мужичок с камерой-обскурой обещает: «За три
копейки, милые люди, можете увидеть всю вселенную: храм Соло¬
мона в Ерусалцме, великолепный Рим, пожар Москвы при францу¬
зах, взятие Парижа русскими. Узнаете в лицо Илью Муромца,
Петра Великого, Наполеона...»
Рядом конкурент, отставной солдат, тоже показывает оптические
чудеса. Деревенский парень, прищурив один глаз, уставился другим
r стеклышко в черном ящике. Солдат поясняет нарочито громко,
чтобы привлечь зрителей: «Вот, смотри и гляди, город Аршав: рус¬
ские поляков убивают, себе город покоряют. Вот, смотри и гляди,
город Ариван, наш генерал выезжает и войска созывает. Вон турки
валятся как чурки, русские стоят невредимо! Вот, смотри и гляди,
город Санкт-Петербург и Петропавловская крепость, из крепости
пушки палят, а в казематах преступники сидят, и сидят, и пищат,
а корабли к Питеру летят. А вот город Москва бьет с носка. Король
прусский въезжает, а народ русский перед ним шапки снимает...
Ах, хороша штучка, да последняя!»
Не просто соперничать с такими соблазнами. Оттого на балаган¬
ном раусе так старается зазывала:
Зазывала сулит показать в балагане то, что затмит все, до сих
пор виденное: самых смешных клоунов, самую сильную в мире
женщину-геркулеса, говорящую собаку, лилипутку — крохотную
красавицу, попугая, предсказывающего судьбу. Среди удивительных
номеров и художник-моменталист...
Публика на ярмарке недоверчивая, на ветер деньги не привыкла
бросать, покажи ей товар лицом.
И в помощь зазывале на раус выходят клоуны — один красноно¬
сый с торчащими рыжими волосами, другой совсем белый, с лицом,
обсыпанный мукой.
— Тру-ля-ля! Ля-ля...— напевает рыжий.
— Напрасно поешь! Тебя ищет полиция! — останавливает его
белолицый.
— Меня ищут в больницу? Я здоров, не хвораю...
— Не в больницу, а в полицию. Тебя возьмут в солдаты.
— Меня в собаки?! Я брехать не умею...
— Да не в собаки, а в солдаты! Ты будешь служивый.
— Я с пружиной? А где меня будут заводить?
Рыжий клоун, прикидывающийся глуховатым и глуповатым, пу¬
тает слова: рот и огород, подарок и огарок, кошки и крошки, палки
и галки. Каждая его рифмованная реплика вызывает хохот толпы,
и у кассы выстраивается хвост за билетами.
Невыносимо столько раз в день рисовать одно и то же. Худож¬
ник-моменталист тоскливо глядит на помост эстрады, где заканчи¬
вает свое выступление «говорящая собака», вернее, чревовещатель
со своим вечно голодным, заморенным псом. После «говорящей
собаки» выход лилипутки, затем он покажет свое искусство.
В дощатом закутке артистов тесно и грязно. Хуже всего вынуж¬
денное соседство других балаганщиков.
— О чем задумались, господин художник? — кокетливо спраши¬
вает карлица. Примостив осколок разбитого зеркала к выступу сте¬
ны, она наводит красоту на свое сморщенное, старообразное личико.
— Вы сделаете мой портрет, художник?
Дуров не отвечает. Назойливая писклявоголосая карлица ему
надоела, как давно надоела вся окружающая обстановка. Все же
никогда он не жалел о том, что покинул спокойную службу в Упра¬
ве благочиния.
Произошло это внезапно, хотя назревало с первого дня службы
в Управе. «Довольно мечтать о цирке — пора в нем работать! Но
кому нужен акробат без опыта, клоун без имени? В таком случае,