Ночью опять отправляемся в путь. Небо покрыто низкими рваными тучами. То и дело срывается дождь. Он сечет опавший лист, камни, хлещет о стволы деревьев.
Закутанные в плащи, мы кажемся друг другу таинственными, фантастическими существами. Идем цепочкой; каждый держится за рюкзак переднего.
Мы идем медленно, осторожно, беззвучно. Дороги переходим, шагая в один след, задом наперед, чтобы сбить с толку тех, кто завтра утром обнаружит отпечатки наших подошв. Вдоль железнодорожного полотна пробираемся через густой кустарник; немецкие караулы у мостов время от времени освещают степь яркими ракетами.
Через каждые пять-шесть километров привал: снимаем рюкзаки, кладем на них отекшие ноги и лежим десять минут. И снова в путь — сквозь густой колючий кустарник, по холмам и оврагам, в дождь, грязь, ветер, с тяжелыми мешками за спиной, с карабинами, автоматами, патронами, противотанковыми гранатами.
Всегда внимательный ко мне, Геня на этот раз особенно заботлив: на привалах подает рюкзак, поправляет лямки, помогает взбираться на крутые склоны.
Под утро подходим к хутору Коваленков.
Всем достается порядком, особенно Евгению: у него все еще высокая температура. Тяжело и Янукевичу — Виктора Ивановича мучает кашель, а кашлять в походе нельзя, и он изжевал весь рукав своей телогрейки.
Назавтра объявлена дневка. Спать, спать, спать!
Но выспаться нам так и не удается.
Выставив дозоры, ложимся в густом кустарнике. Спать холодно, и, по команде Евгения, мы сбиваемся в общую кучу, накрываемся маскировочными бязевыми халатами и согреваем друг друга. По обе стороны от меня лежат мои сыновья…
Спим спокойно. Только часовые, сменяясь, отползают в дозоры да Евгений проверяет караулы и наблюдателей.
Светает. Щебечут птицы. Трещат, заливаясь, кузнечики в траве. Туман еще закрывает горы сизым занавесом, но выше, под синим небом, сверкает в лучах невидимого солнца ледяная вершина.
Неожиданно рядом раздается длинная автоматная очередь.
Ей отвечает вторая, третья.
Тревога!
Недвижно лежим в кустах, приготовившись к бою. Разведка доносит: это немцы, выйдя из хутора, бессмысленно бьют по сторонам.
Весь день лежим в кустах.
Спускаются сумерки. Вволю напившись воды из соседней речушки и набрав полные фляги, выходим цепочкой: опасно долго засиживаться на одном месте.
Чтобы запутать следы и обмануть немецких собак-ищеек, пересекаем густые заросли колючего терна, несколько раз переходим вброд реку Убинку и до рассвета прячемся в маленьком леске. Он редок — немцы вырубили в нем кусты, — но в этом, быть может, наше спасение: фашисты, прочистив как следует рощу, едва ли заглянут сюда.
Утром, выставив дозоры, ложимся спать. Евгений уходит на разведку. Как всегда, он весел, спокоен, внимателен. Но глаза ввалились. На щеках лихорадочный румянец. У него все еще жар.
Двое суток разведчики Евгения сидят на высоких деревьях, лежат в кустах, прячутся в ямках и внимательно следят за шоссе, за дорогой, за железнодорожным полотном. А наша основная группа, отдыхая днем, по ночам спускается к воде и снова бесшумно бродит по кустам, рощам, колючему терну, меняя места ночлега.
Наконец Евгений докладывает: удобнее всего рвать на четвертом километре от Северской — там дорога, шоссе и железнодорожное полотно подходят друг к другу. Автомобили идут только днем. Поезда проходят четвертый километр в восемь утра и в четыре часа вечера.
Тем лучше — ночь свободна. Значит, надо подойти к полотну в полночь, быстро закончить минирование и до утра отойти в горы.
ПАМЯТНАЯ НОЧЬ
Я никогда не забуду эту ночь…
Вечер. Мы идем к месту диверсии. Впереди — дальняя разведка во главе с Евгением, по бокам — дозоры, сзади — автоматчики.
Пройден последний лес. Перед нами открытое поле. За ним — железнодорожное полотно с высокими тополями по бокам, а за полотном — шоссе и дорога.
Вокруг ни души. В темном высоком небе ярко горят звезды. Сзади, как призраки, стоят далекие фиолетовые горы.
Неожиданно над Георгие-Афипской, а затем и над Северской вспыхивает белый свет. Его сменяет зеленый, потом красный. Они перемежаются, гаснут и снова загораются. Это, конечно, сигналы. Но разве отгадаешь, какое важное сообщение передают фашисты своим световым телеграфом?
Телеграф работает минут пятнадцать. И снова темно и тихо вокруг. Как гигантские часовые, стоят тополя вдоль линии. Где-то далеко раздается еле слышный свисток маневрового паровоза.