Но я не могу уйти, я должен найти Геню. Он жив, непременно жив. Он не мог погибнуть!
И снова я бегу вдоль полотна. Где-то рядом раздается длинная автоматная очередь. Попрежнему дико кричат раненые фашисты.
Я нахожу Геню чуть поодаль, в кустах. Он лежит навзничь, залитый кровью.
Бережно поднимаю еще не остывшее тело. Теплая кровь стекает по моим рукам. Я несу Геню через минированное шоссе. И все никак не могу поверить, что он мертв. Он просто спит, мой Геннадий…
Сзади грохочет взрыв. Это рвутся снаряды в горящем поезде. Ярко вспыхивает пламя. Оно освещает Генино лицо. И мне кажется, я слышу голос сына — те слова, что сказал он в памятную ночь, когда мы выходили из лагеря:
«Отец, я приехал сюда не шкуру свою спасать!..»
Да, мальчик, ты пришел сюда бороться и побеждать, и ты с честью выполнил свой долг солдата…
ТЯЖЕЛАЯ УТРАТА
За дорогой, в кустах, мы молча финскими ножами роем неглубокую яму, кладем ребят, забрасываем землей. А над головой, срывая листья, уже жужжат пули: уцелевшие немцы пришли в себя и крутой дугой охватывают кустарник.
Я стою у могилы, стараясь замаскировать этот маленький холмик. Неожиданно передо мной вырастает Павлик. Схватив за руку, он быстро тащит меня прочь из кустов: немцы сжимают дугу.
Мы идем по степи. Вокруг ни куста. Над головой вспыхивают осветительные ракеты. Падаем на землю и замираем.
Ракеты тухнут. Мы поднимаемся и снова быстро идем. И снова над нами загораются ракеты.
Сзади раздается рев моторов: немцы заметили нас и бросили вдогонку вездеходы и автомашины. Слепя фарами, они подходят все ближе и ближе.
Янукевич ложится на землю. Остальное быстро идут дальше. Вездеход почти рядом. Под гусеницы летит противотанковая граната. Машина кренится набок, останавливается.
Вслед за Янукевичем ложится Кириченко. Новый взрыв — и второй искалеченный вездеход замирает на месте.
Мы круто сворачиваем влево. Под ногами вспаханная целина. На ней окончательно застревают фашистские автомашины. Взбешенные немцы открывают ураганный огонь.
Теперь мы забираем вправо. У табачных сараев станицы Смоленской пересекаем дорогу и выходим из обстрела.
Так мы идем всю ночь.
Меня заботливо ведут под руки. Боль утраты поразила всех. На глазах у моих суровых, закаленных товарищей слезы. Не верится, что мы возвращаемся без Евгения и Гени…
На рассвете подходим к предгорью. Останавливаемся на отдых. Над головами, ища нас, с ревом проносятся германские самолеты, делают широкий круг, ястребами парят в воздухе.
Вытянувшись цепочкой, глухими тропами мы уходим на передовую стоянку под Крепостной.
Я иду, машинально передвигая ноги. Мне все кажется — сейчас ко мне подойдет Евгений, взглянет через плечо и весело спросит:
— Ну, папа, куда пойдем завтра?
Сердце окаменело. Одна мысль: ребят больше нет…
Как сказать об этом Елене Ивановне?
Я сделал так, как посоветовал Ветлугин: я сказал Елене Ивановне, что ребята тяжело ранены и случайным самолетом отправлены в Сочи.
Елена Ивановна молча, пристально посмотрела мне в глаза — и поверила.
Вечером подал Елене Ивановне записку, якобы радиограмму из Сочи: Геня безнадежен, у Евгения состояние тяжелое.
Ночью Елена Ивановна, взяв автомат и гранаты, ушла в Шабанов, откуда будто бы наши сыновья отправлены самолетом в Сочи. Путь ее лежал через хутора, занятые немцами. Елена Ивановна хотела узнать подробности. Ее догнали далеко от нашей стоянки и едва вернули.
Елена Ивановна плачет. Она страдает молча. Лицо у нее почернело, глаза ввалились. По ночам она не спит и только изредка стонет сквозь стиснутые зубы. Часами она бродит по лесу. Ее любимцы Слащев и Сафронов издали следят за ней.
Утром следующего дня Елене Ивановне передают новую «радиограмму» — о смерти ребят. Она долго молча перечитывает записку. Потом бережно складывает ее и прячет в патронташ.
Все понимают: пока лучше не говорить с ней, не трогать ее…
Вернулись наконец разведчики.
Два дня они были у места взрыва — сидели на высоких стогах сена у скотофермы и наблюдали в бинокли.
Паровоз и двадцать пять вагонов разбиты. Из-под обломков к разведчикам доносились крики и стоны фрицев. На шоссе лежали остатки двух броневиков. Чуть поодаль — две взорванные автомашины.
Через несколько часов после взрыва немцы пустили к Северской тяжелую машину, груженную боеприпасами. Машина прошла пятьдесят метров и взорвалась. Грохот был страшный.
Приехали немецкие саперы и прошли весь профиль с миноискателями. Но они ничего не нашли. Снова пустили машину. И снова она взорвалась.