Стальное тело тигрицы под яркой полосатой рубашкой дрожало от напряжения и в один миг бесшумно отделилось от земли и всей своей тяжестью упало с расчетом на толстую колючую спину большой свиньи.
А дальше?
Дальше все было неожиданно…
Вместо упругих мускулов толстого хребта и шеи она встретила страшную голову с сверкающими глазами и с белой от огромных зубов разинутой пастью.
Секач принял ее на клыки!
С коротким звуком боли и злобы перевернулась тигрица в воздухе и покатилась в неглубокий, но крутой овраг.
Кровь из распоротого живота пошла не сразу.
Уже лежа на боку среди мелкого дубняка, она тотчас же начала зализывать рану, по краям которой висели лохмотья окровавленной кожи.
Брюшина, видимо, осталась целой, так как кишки не выпадали, но только через 5–6 дней тигрице удалось совершенно унять кровь, и рана начала покрываться защитной пленкой розовой тонкой кожицы.
Об охоте нечего было и думать.
Шатаясь от слабости, боясь всего на свете, дошла она до какого-то выворотка, под которым кое-как выкопала себе в гнилой мягкой земле логовище и устроилась в нем, ни на одну минуту не переставая лизать свою ноющую рану.
В первый раз ей пришлось утолить свой голод тут же на месте: выгребая и расширяя себе логово, она почувствовала под лапой что-то живое. Оказался маленький бурундучок, залегший на зиму со своими запасами сушеных грибов, вылущенных кедровых орехов и каких-то круглых земляных плодов.
Этот уж очень легкий завтрак, заключавший в себе все-таки около ложки горячей крови, немного поддержал силы раненого зверя.
В ту же ночь тигрица караулила пробегающих мимо зайцев, и только кошачье терпение доставило ей на закуску неосторожно подбежавшего мелкого уссурийского зайчика, который, что-то жуя своей тупой мордочкой, заскочил буквально в пасть зверя.
Так пошло дальше.
Делать прыжки тигрица еще опасалась, чтобы не открыть рану.
Питание было неважное, включительно до маленьких птичек, которые спускались на снег в поисках пищи: это была хроническая ежегодная катастрофа, когда выведенная в это лето птичья молодежь не знала, что делать при первом же снеге…
Так прошел длинный месяц. Положение раненой тигрицы было отчаянное. Исхудала она страшно. Спина ее выгнулась дугою.
На ее счастье не было сильных морозов, а обычные в это время северные муссоны были еще слабы.
………………………………………………………………………………………………………
Выздоровление пришло как-то сразу.
Лихорадка прекратилась. Рану затянуло.
Оживший организм потребовал от пустого желудка серьезного подкрепления.
Началась охота и… даже на диких свиней.
Но и без слов понятно, как наша тигрица была осторожна.
Затаившись где-нибудь в зарослях на пути движения табуна, она внезапным броском сваливала самого жирного молодого кабана и в тот же момент большими скачками уносилась от этого места дальше, откуда терпеливо пережидала, пока встревоженные животные, сбежавшиеся к своему погибшему собрату, с визгом и хрюканием, поднимая свои оскаленные морды в сторону врага, — не успокаивались и не шли дальше на излюбленные ими места под кедровником, или же за жолудями в дубняк.
Кабанов была масса. А молодые из них были так вкусны…
Такой питательный режим поднял и восстановил силы нашей больной.
Спина ее выпрямилась и сделалась шире. Шерсть получила блестящий лоск.
К тигрице возвратился здоровый сон. Постоянное зализывание зажившей раны стало более привычкой, чем необходимой функцией.
Если бы это было не так просто и обычно, она могла бы оценить важность тех средств, которые дала ей природа — шершавый горячий язык и соленую, немного ядовитую слюну: лучшего массажа при залечивании ран не придумает самая строгая медицина.
Но проклятый, кабан оставил ей на память не только этот сборчатый длинный шрам и легкую хромоту, но и более значительное горе — бесплодие!
Нередко после сытного обеда, сладко выспавшись и потянувшись во всю свою трехаршинную длину, она внезапно испытывала прилив какого-то незнакомого ей чувства — чего-то сладкого, как бы забытого и необыкновенного.
Это было чувство неудовлетворенного материнства!..
И таежная пустыня слышала ее мирное, ласковое мурлыкание, каким домашние кошки созывают своих котят.
Но эти ласковые, сдержанные, рокочущие ноты, переходя «на низа», делались похожими на раскаты очень отдаленного грома — так велики были запасы воздуха в легких этой исполинской кошки, что она могла без усилия производить звуки, напоминающие стихийное дыхание природы!..