А кабан — это было олицетворение самой бешеной ярости; стоило только взглянуть на его небольшие, с светлыми ресницами глаза — они прямо, как говорится, горели огнем… Серебристая щетина, вставшая горою, колыхалась, переливаясь разными тонами в такт его движениям. Он издавал глухие, как бы придушенные, но угрожающие звуки. Длинная морда, с кольцом колючей шерсти между глазами и подвижным носом, постоянно шевелилась, собираясь в угрожающую складку. Он скалил свои длинные, загнутые серпом, ослепительно белые клыки и лязгал ими, как стальными пружинами. Повороты его и стремительные скачки не уступали в ловкости и быстроте противнику, а гигантская сила сказывалась уже в том, что все это он проделывал при наличии 10 пудов веса!
Удачный выстрел в голову и с секачом было покончено…
Экземпляр был великолепный, прямо выставочный! Одни клыки что стоили: более 10 дюймов длиною по изгибу!
Осторожно, чтобы не испортить внешность ценной добычи, навалили кабана в сани и поехали к старому зимовью на Ельдуге, где и ночевали.
На другой день утром, закопавши кабана в снег, отправились на скалы.
У подножья их опять оставили лошадей, бросили в сани тяжелые шубы, а сами налегке стали подниматься наверх.
Скалы… это обнаженный скелет рассыпавшейся от времени горы… Но какой скелет! Он давит вас своей огромностью, каковую называют уже величием…
И эта каменная основа исчезнувшей горы тоже не вечна — и на ней уже ясно видны следы разрушения: глубокие трещины и расселины наложили на эти громады печать бытия и, следовательно, смерти.
Скалы выветриваются.
Какой комплекс причин заложен в этом понятии: мороз, солнце, ветер, растительность и пр., — все это постепенно, но верно разделяет на кусочки эту твердыню, распыляет ее, нарушает равновесие уже отколовшихся крупных частей, и они, падая к подножию, образуют каменную россыпь, обычный шлейф у всех каменных гор.
Но зато как живописны эти источенные тысячелетиями скалы!
Они представляли собою гигантскую стену, как крепость циклопических сказочных времен, как-будто сложенную руками каких-то тоже сказочных великанов, сложенную так давно, что по ней прошли бесчисленные трещины, сдвинулись ряды когда-то правильной кладки, образовались карнизы, навесы, углубления и даже отверстия — темные пещеры и живописные гроты…
Те огромные периоды времени, которые протекли, чтобы так разрушить эти скалы, и те еще грядущие тысячелетия, которые сотрут их совершенно с лица земли, — плохо умещаются в нашем представлении и укладываются в мозгу человека, как отвлеченные величины. А скалы стоят пред нашими глазами серыми массами, заставляя запрокидывать голову, чтобы взглянуть на их далекие вершины.
В глубоких слоях, между пластами каменных глыб, в громадных расселинах и в узких трещинах есть много пещер, в которые ведут разных размеров входы, оглаженные и обтертые от лазания всякого зверья, для которых пещеры эти испокон века служат пристанищем и убежищем.
В этих пещерах отстаиваются горные козлы, — по местному «иманы» (горалы) — от снежных бурь и других метеорологических невзгод, почему здесь всегда много сухого их помета. Там же водятся и хищные барсы (так здесь называют уссурийскую пантеру), которые и питаются этими обитателями горных стремнин. Нередким гостем бывает тигр, хотя предпочитает охотиться внизу за кабанами — главными поставщиками для его, исключительно мясного стола.
В некоторых пещерах зимуют крупные медведи, которые уже не могут по своей тяжести устраивать себе берлогу в дуплах деревьев.
На выступах и карнизах кой-где растут одинокие деревья, обреченные на голодное существование, так как корни их едва могут найти себе пищу в том клочке земли, какой скопился в углублении трещины.
И на высоких, открытых всем ветрам каменных вершинах «маячат» тоже какие-то деревья…
Но эти уж совсем пасынки природы!
Зимой в жестокие стужи они стоят на голых камнях, ничем не прикрытые, летом их рвут злые тайфуны.
И растут они жалкие, изувеченные и чахлые, цепляясь корявыми корнями за каждую щель в серых, испещренных лишайником камнях.
Кроме этих «насаждений», везде, где можно, приютились какие-то безвестные кустарники — настоящие мещане среди растительности. Теперь они, как и все деревья, стоят обнаженные, топорща щетиной свои голые прутья.
Мертвой бородой свешиваются космы какой-то длинной прошлогодней травы.
Лишь клещевины дикого винограда, несмотря на то, что были тоже голы, почему-то не потеряли своей красоты, выгодно выделяясь на сером фоне камней, лежа на них, как огромные змеи всех цветов, начиная с малинового и кончая черным, блестящим, как дорогой агат.