Сын и внук походили на старика и по нраву, и по могучему сложению.
Степаненко, угрюмый, заросший рыжими волосами, с красным лицом, был полной противоположностью Бучасовым.
Остальные трое — Шумилин, Бондарчук и Больных только что кончили военную службу, и старик Бучасов взял их на эту охоту, чтобы они подработали себе на пантах денег для возвращения домой, куда-то в Сибирь.
Охота была удачна. Опытность Бучасовых выручала всю артель. Они уже поделили по 400 руб. на каждого охотника. И остальные члены артели, кроме Степаненко, также удачно добывали панты. Одному Степаненко не везло. Конечно, как и во всякой компании, не обходилось и здесь без простодушных шуток и незлобивого зубоскальства над неудачливым охотником. Высказывали шутя предположения, что может быть он «руку сбил», охотясь раньше за «косачами» (так на этом жаргоне называли китайцев) и теперь не может в пантача попасть… Такая примета есть.
Степаненко угрюмо отмалчивался.
В это время как-раз поспела уборка хлеба, и старик Бучасов поехал домой, захватив с собой 600 р. из причитающегося ему пая, а другие остались пантовать.
Степаненко тоже заявил, что будет охотиться отдельно.
Молодые Бучасовы остались в таборе, чтобы ходить на охоту по очереди, а остальные трое решили отправиться дальше от табора, так как олени здесь уже были почти выбиты и распуганы.
Все разошлись, но Степаненко не пошел на охоту, а отправился по следам этих троих охотников. Дойдя до нового их стана уже в то время, когда они разошлись пантовать, Степаненко стал дожидаться их возвращения.
Первыми явились Шумилин и Больных. На их удивленный вопрос, как он попал сюда, Степаненко отделался какой-то выдумкой и стал протирать тряпкой свое ружье, говоря, что плохой тот охотник, который не заботится об оружии.
Дождавшись, когда два охотника сели на колоду так, что касались плечом друг друга, рыжий злодей выстрелил им в бок, и они оба с криком, обливаясь кровью, свалились наземь. Пуля пронзила их насквозь по грудям.
Несмотря на их стоны, Степаненко спокойно добил их выстрелами в голову и стал дожидаться третьего охотника.
Вот и он, слышно, поднимается из пади и видимо спешит, обеспокоенный этой канонадой, не похожей на охотничью стрельбу.
Конечно, Степаненке нельзя было допустить идущего Бондарчука к самому стану — трупы и лужи крови выдали бы его головой, и он встретил его на пути, где и убил выстрелом почти в упор.
Покончив со всеми троими, Степаненко, захватив их деньги, оружие и даже ножи, отправился на табор к Бучасовым.
По дороге, спрятав награбленное, Степаненко как ни в чем не бывало, явился на табор. Бучасовы были там.
Старший Бучасов, желая скорее напоить уставшего охотника чаем, послал сына за водой, а сам стал хлопотать около костра.
Степаненко, не теряя времени, как только радушный охотник занял удобное положение, свалил его выстрелом в голову, а сам закричал сыну, что с отцом случилось несчастие.
Испуганный мальчик уже подбегал к табору, как Степаненко пустил ему пулю прямо в грудь. Но молодой, сильный не по летам, Бучасов не упал, а бросился обратно. Степаненко несколькими выстрелами вдогонку убил его наповал…
Обобрав все ценное и взяв даже лошадей, Степаненко поехал домой.
По дороге он распродал и лошадей, и «охотничью» добычу в корейских фанзах и приехал в свой Никольск.
А старик Бучасов стал беспокоиться — вот и август прошел, а его охотников все нет.
Поехал в Никольск к Степаненку — справиться.
Тот его успокоил, говоря, что наверно они уехали дальше и, возможно, сильно запоздают возвращением.
Все это говорилось так просто и спокойно, что бесхитростному Бучасову и в голову не могло притти, что перед ним убийца его детей!
Помешкав еще дней 5–6, старик заседлал коня и, захватив с собой дней на 10–12 пищи, отправился сам искать своих охотников и… на таборе наткнулся на разложившиеся трупы сына и внука.
Дело пошло в суд, началось следствие, но Степаненко все оставался в стороне и допрашивался только, как свидетель.
Лишь после того, как опознали у корейцев одну из лошадей, принадлежащих убитым, и когда этот кореец сказал, что купил ее у «красного» человека, только тогда Степаненко был арестован и сознался во всем, рассказав все подробности, и прибавив, что он «повинен» всего в 19-ти душах!
Его сослали на Сахалин на 20 лет.
По истечении 15 лет он был амнистирован и возвратился в родной Никольск.
Но немного ему пришлось погулять на воле; вскоре его убили, где-то на границе, вероятно, на разбойном деле.