– М-да, помнится у Шиллера где-то есть:
Gefährlich ist,s den Leu zu wecken,
Und schrecklich ist des Tigers Zahn
Doch das schrecklichste der Schrecken –
Das ist der Mensch in seinem Wahn!21
– Да, хорошо… Шиллер – это хорошо… Только тут не только Шиллер, тут еще многое. Он Красоткина очень любил. Рыдал, вспоминая… Говорил, что никогда не простит Ракитина. И, мол, поклялся убить из-за этого и убьет… А Груша только рыдала рядом и умоляла его не делать…
– Что ж она ко мне не пришла? – с легкой укоризной спросил Иван. – Хотя бы весточку дала…
– Да к чему? Чтоб самой отправить Муссяловича на виселицу. Она только грозилась, что к тебе пойдет. Пойдет, мол, чтоб остановить… Зря только грозилась. Мне так думается, что и подтолкнула…
– А ты что ж не пришел?
После этого вопроса Митя, говоривший до этого, смотря прямо перед собой, вновь повернул лицо к Ивану:
– Но ты и не звал.
Иван чуть болезненно передернулся:
– А тебя только по зову. Просить надо… Просящему у тебя дай… Так-так… Все по-прежнему…
В него медленно стало заползать непреодолимое раздражение, и он ничего не мог с этим поделать.
– Нет уже прежнего, – тихо произнес Митя.
Братья какое-то время помолчали. Ивана теперь все сильнее почему-то раздражала борода Мити, от которой он не мог оторвать взгляд. Она словно светилась в тусклом освещении его настольной керосиновой лампы.
– Ты чего от меня хочешь? – наконец довольно грубо бросил он Дмитрию Федоровичу.
Тот как бы не совсем понимающе снова повернул к Ивану голову и поднял глаза.
– Я говорю, что ты ко мне пришел?
Митя довольно долго и молча смотрел на Ивана и вдруг брякнул:
– Пусти повидаться с Алешкой.
От неожиданности и удивления Иван приоткрыл рот, какое-то время даже не замечая этого.
– С Алешкой?.. С Алешкой… Так… – наконец он стал приходить в себя, вновь овладевая даром речи и уже страшно досадуя на свое минутное замешательство.
– Перед уходом хочу взглянуть на него, потом может уже и не придется никогда. Мне даже и разговаривать с ним не надо. Хотя, если получится… Но не знаю. Мне больше просто взглянуть ему в глаза. Я помню минутку, когда мы обсуждали побег мой возможный – это в Америку. Еще тогда, тринадцать лет назад. Тогда я тоже взглянул в его глаза и понял, что никакой Америки мне не видать. Даже не знаю, что там тогда увидел, а понял, что так и будет. И не жалею. Тогда взгляд этот помог мне ошибку избежать. И сейчас…
– Ну, хватит разглаголаний, – перебил Иван. – Терпеть не могу мистических реминисценций. С Алешкой… Хотел бы я знать, где он. Да – думал у тебя поинтересоваться. Алексей Федорович, братец наш, в бегах где-то глубоких вместе с Катериной Ивановной. Видимо, новые планы цареубийства замышляют.
– У тебя он.
– Да ты откуда знаешь? – уже с откровенной злобой выпалил Иван.
– Смердяков сказал…
Несколько секунд Иван смотрел в лицо Мити расширенными глазами, в глубине которых читался даже не страх – а настоящий ужас, а потом вдруг сорвался в хохот, при этом так откинувшись назад на стуле, что задел портрет императора, который затрепетал и слегка заколыхался:
– О-ха-ха!… Смердяков!… Смердяков?.. Да он что – живее всех живых?.. Ха-ха-х-ха!..
Дмитрий терпеливо ждал конца надорванного смеха Ивана, по виду становясь грустнее и грустнее. Какая-то тревожная озабоченность обозначилась в его глазах, и он добавил:
– Иван, пойми – он живет с нами… Не знаю, он живет в нас или через нас и с каждым из нас…
– Повторяю: я не люблю мистики… – угрожающе перебил его Иван, вдруг как-то разом сбросив с себя всю оболочку смеха.
– Нет, брат, тут что-то высшее… Или наоборот низшее. Я не могу сказать. Видишь ли, я много думал. Я конечно не образован против вашего… Против твоего – что там… Но я чувствовать научился через страдание. И понимание получил… Фу, черт!.. Не могу определить. Но, знаешь… Это как бы… Он же жить еще должен был, а лишился жизни. По нашей вине, понимаешь?.. Мы все виноваты, что он жизни лишился. И ты, и я, и Алешка. А значит, он теперь доживает в нас свое недожитое… Или мы доживаем им недожитое…
– Хватит, хватит, сказал!.. Заткнись!.. Чушь!.. – зашипел Иван. Его била заметная и неостановимая дрожь. – Сон!.. Все сон!.. Спим!.. Мы все спим – так? Не ты ли это говорил – а?..
– Спим – да… Только везде одни законы, Иван. Понимаешь – законы одни. И в том сне, который мы называем жизнью, и в тех снах, которые мы в жизни видим…
21
Опасно будить льва, и страшен зуб тигра; но самое ужасное из всех ужасов – это человек в его безумии (нем.)