– А пока я сам пр-роверяю. Экспер-рименты ставлю на бар-ранах р-русских. Это ж я подкинул бр-ритву этому свину толстому Калганову. И пр-ровел с ним все необходимые объяснительные беседы. Мол, что будут бр-ратца этого Кар-рамазовского р-расстреливать… Как, когда… Да и идейку ему подкинул, как же можно его спасти – мол, были уже такие случаи… А он уши свои глупые и р-развесил и сделал все, прям, как по-писанному… Вот уж тупой свин оказался… Вы – русские, свиньи не только тр-русливые, но еще и тупые… Право же – свиньи тупые. Ему бы эту бр-ритву бы взять, да и мне в гор-рло вогнать… Я бы так и сделал на его месте… Да только куда ему – тупой оказался… Себя по гор-рлу полоснул. В благор-родство захотелось поигр-рать… Ну и ушел в джаханнам со своим тупым благор-родством… Ибо не как воин в бою, а как свинья с перер-резанным гор-рлом… Вот, отец игумен, по тому, как умирают люди и можно судить, какая вер-ра сильнее… А еще по тому, как ср-ражаются, как отдают свои жизни… Не пр-росто умереть за какую-то глупую идею или за философию кяфир-рскую, а воином, отправляя в джаханнам, ад по-вашему, как можно больше вр-рагов своих. Как бар-рсы и тигр-ры, р-разр-рывая своих сопер-рников в клочья, и погибая не от своей же глупой р-руки, а от чужих клыков, потому что их, клыков этих поганых, пока что больше… Гор-раздо больше… Вот так, отец игумен, вот так… Тогда и посмотрим, чья вер-ра настоящая… Тогда и посмотр-рим…
И только теперь, проговорив последние слова и подойдя к двери, Матуев, наконец, стал уходить. Но уже открыв ее, он все-таки обернулся на пороге и то ли с угрозой, то ли с презрением покачал своим указательным пальчиком.
После его ухода Иван и отец Паисий какое-то время еще сидели на полу, словно и на этот раз ожидая возвращения неистового Матуева. Первым поднялся Иван, затем отец Паисий, который при первой попытке подняться закусил до крови губу от мучительной боли в боку, но сумел пересилить себя. И затем они уже вместе помогли подняться Дмитрию, которого уложили на диван. Он еще не мог отойти от побоев Матуева. Иван тоже выглядел очень неважно. Его воспаленные глаза были красны и он с трудом моргал ими, напрягая набухшие тяжелые веки.
– Иван Федорович, вы нездоровы, – обратился к нему отец Паисий. – Вам бы тоже прилечь.
– Mais cela passera… Sela passera…22 – отвернувшись к двери, пробормотал Иван. И вдруг, как бы что там рассмотрев, напряженно хмыкнул:
– Так, значит, мы с вами, ваше преосвященство, по словам Матуева, теперь…, как это говорится, manus vanum lalat…23 Рука руку… М-да, молодец… А хорошо сказал, насчет философии. «Сдохните, ибо у каждого своя философия…» Молодец!.. В точку, прям… Только подлец все-таки!.. (У Ивана на эти слова даже слегка заскрежетали зубы.) Подлец. И у него есть своя философия. Философия подлеца… Гамзу содержит. Этого фальшивомонетчика и через него деньги фальшивые штампует, а потом сбывает через татар приезжих… Знаю, все знаю…
Иван на какое-то время умолк, усиленно пытаясь проморгаться и снять мутную пелену, застилающую ему зрение. Потом снова хмыкнул, даже засмеялся злобно, коротким внутренним смехом:
– Вот, отец Паисий, странность какая-то… Думаю, почему именно инородцы у нас любят это имя Руслан? Казалось бы исконно русское имя, самое созвучное Руси, а называются им инородцы. Странно… Пушкин со своим «Русланом и Людмилой»…
Но обернувшись назад, замолк, увидел, что отец Паисий, кажется, совсем его не слушая, придерживая руками бок живота, буквально вперился взглядом в портрет государя-императора. Иван подошел ближе и тоже застыл, внимательно всматриваясь в портрет. На холсте портрета явственно виднелись следы произошедшего выстрела. Пуля вошла в чуть выставленную вперед правую ногу выше колена. Затем она, видимо отрикошетив от кирпичной кладки, снова вернулась к холсту и на этот раз основательно пропорола его в районе чресел и нижней части живота. Там была большая рваная дыра с ошметками старого холста с вытянувшимися нитями основы, к которым прилепились неровные чешуйки красочного слоя. В некоторых местах кусочки холста были словно вывернуты наружу. Пуля, видимо, сильно вращалась во время рикошета, этим и, скорее всего и объясняются разрушения, ею произведенные. Обратная сторона холста имела ржаво-коричневый оттенок, имеющий некоторое подобие с засохшее человеческой кровью. Действительно, было к чему приковаться вниманием.
V
Третья встреча
Через час, проводив отца Паисия и Митю (Дмитрий Федорович сам идти не мог – помогали дежурные солдаты), несмотря на то что едва стоял на ногах, Иван входил в камеру к Алеше. Алексей Федорович сидел на кровати, привалившись к стене и откинув назад голову. Вся ее верхняя часть была замотана бинтом, под которыми что-то еще топорщилось, видимо, вата, так что бинты эти были похожи на некий белый колпак, воздвигнутый на голову. Алеша хоть и выглядел бледным и как бы уменьшившимся в росте, был в уме и, похоже, при достаточно нормальном самочувствии, если, конечно, можно так говорить о самочувствии человека, который насколько часов назад пережил собственный расстрел. Иван с большой белой свечой на подсвечнике, не говоря ни слова, прошел и сел за стол, поставив на стол свечу и тут же отодвинул ее от себя как можно ближе к Алеше. Сзади противно заскрежетали камерные затворы, так что Иван сморщился, едва вынося пронзительные металлические звуки.