– Да, Алешка, как черт укусил… По-другому и сказать трудно, как передать это ощущение укушенной и жаждущей смерти и смертельного отмщения души… О – я много об этом думал, чуть не свихнулся… Х-хе, хотя, может, еще впереди. Но мне надо чуть вернуться к одному удивительному обстоятельству, которое ты так и не понял… И которому я виной. Эх, Алешка-Алешка, ну как же так? Как же ты… Помнишь «Мысли для себя»? Они же стали твоей новой библией. Я бы даже сказал – новой революционной библией… И ты ничего не заметил… И даже то, что отец Зосима, якобы о тебе упоминает чуть не на каждой странице, не навело тебя ни на какие выводы… Да, ввел ты меня в грех, но я ведь же из чистых побуждений хотел… Тебя, наоборот, уберечь. Когда мне Ракитин сказал, что от отца Зосимы осталась какая-то пустая записная книжка (там были какие-то записи, но так – ничего особенного, одна бытовуха), мне и пришла в голову идея написать за него… Да – написать эти якобы «Мысли для себя». Мы тогда с Ракитиным (а тогда мы еще не разошлись по разным берегам одной речки) и разработали легенду, что, мол, он в ночь, когда описывал имущество отца Зосимы в его келье, и списал себе все его «мысли»… Так я их и написал… Алешка, я же из чистых побуждений!.. Я же хотел тебя предупредить… Чтобы эти опасения отца Зосимы о тебе – тебя же и спасли от всякого революционного дерьма, а ты в него наоборот еще сильнее вляпался. Как же так?.. Ты все воспринял с точностию наоборот. Все опасения и предупреждения отца Зосимы воспринял за пророчества: вот, мол, он заранее знал, что я стану революционером!.. Как же так? Сколько мучений мне доставила твоя поразительная слепота!.. Сколько раз я хотел открыть тебе глаза, да уже нельзя было. Уже не один ты был завязан на этих «мыслях», ты их и своим товарищам революционным размножил, уже нельзя было рушить миф этот идеологический… Я хотел одно время действовать через Ракитина, да он уже под меня сам стал рыть. Я думал, что он во время вашего «суда» расколется. Удивительно, что не раскололся… Удивительно. Да, впрочем, что удивительного – знал, чего стоил ваш кукольный театр, ваш кукольный суд с артистическими выходками Красоткина… Потому и не раскололся – думал, что еще пригодится эта тайна о «мыслях». Вот так-от вот… Вот так-от вот…
Иван на какое-то время замолчал, обхватив голову руками. Он видимо едва держался, покачивая головой в напряженных ладонях со скрюченными пальцами.
– Ну а по приезду сюда уже и началась эта игра со смертью… Знаешь, что я понял – и хорошо же понял – одну черту вашу революционную. Я назвал ее смертострастие, или, хочешь, – смертолюбие… Есть сластолюбие… Понимаешь, о чем я?.. Сластолюбие женское. Но тут другая материя – с этим даже не сравнимая по силе. Хотя, может, и сравнимая по силе, но не по продолжительности… Нет, даже не так… А то, что это смертолюбие поражает не всех, а только определенный тип людей, причем независимо от пола. Эти и становятся революционерами… Настоящими революционерами, теми, кто реально ставит на кон свою жизнь. Это действительно становится их страстью. Страсть к смерти. Тут тайна, тут сладость своя. И сладость жуткая и непреодолимая… Тот, кто вкусил ее, уже никогда от нее не откажется. Она может заменить и заменяет революционеру все другие его страсти, точнее, они начинают подчиняться ей… Разве это не видно по Катьке моей, по Муссяловичу, да и по тебе тоже?.. Видно же. Все революционные общественные мотивы – это все внешне. Это все прикрытие на самом деле… Там, страдания народные, мщение за слезки детские, чаяние социальной справедливости… Шелуха все это. Разве может все это сравниться с жизнью «яко бози»?.. Тут тайна хождения по грани – по границе между жизнью и смертью. Смерть сама по себе самая великая из тайн, и она зовет к себе, и если ты услышал хоть раз в жизни ее зов – ты уже не можешь остановиться. Это голос древней сирены… Самой страшной, самой древней, самой манящей и самой непреодолимой… И имя ей – Смерть. Да Смерть с большой буквы, как собственное имя этой сирены… Я долго пытался понять тайну ее воздействия. И, знаешь, кажется, понял. В любой страсти ее главная сладость заключается в смешении. В смешении несоединимого… Любая страсть – это само по себе смешение. Смешение любви и ненависти. Когда это происходит, тогда возникает настоящая страсть. Но смешение никогда не происходит безболезненно. Тут борьба не на жизнь, а на смерть. Сначала смешение, а затем победа одного над другим. Когда это достигается, тогда человек и испытывает настоящий чувственный и полный восторг сласти… Как в половом соединении. В нем сласть главная – в смешении животного и человека. Тут животное побеждает человека, и плоть взрывается восторгом… Восторгом победы над духом, восторгом наслаждения от этой победы. Смешение достигнуто, дух и плоть смешались в одно, человек стал животным, несоединимое соединилось, и победа одного над другим достигнута – дух раздавлен плотью… А в смертострастии – свое смешение и своя победа одного над другим… Ты следишь за моей мыслью?.. Тут жизнь пытается соединиться со смертью. Тут смешение двух самых высших и самых несоединимых начал. Жизни и Смерти. Отсюда и непреодолимая тяга к этому смешению, отсюда невиданные наслаждения для тех, кто приобщился к этому соединению… Я даже больше того скажу тебе, Алешка…