Так вот, с его слов, с Лягавым (удивительным образом брат называл родного брата именно этой кличкой, иногда даже так – «мой Лягавый») чем ближе к развязке, тем сильнее стали проявляться разного рода странности, связанные с более чем неадекватным отношением к сапогам. Обычным сапогам, которые у нас носит каждый сколько-нибудь себя уважающий мещанин. Однажды зайдя в какую-то кожевенную лавку, он взял и скупил все сапоги, которые там были (а там их было за четыре десятка пар) и потом всю эту партию сжег у себя на заднем дворе. Другой его прихотью стал запрет на ношение сапог всем его домашним работникам, которым он собственноручно выдал «ботиночные деньги», то есть каждый из них должен был себе купить по две пары ботинок. Теперь, смеша наших городских обывателей, приходящие работники переобувались перед домом, а то и да два-три дома от «имения» Лягавого, чтобы лишний раз не раздражать его. Вершиной, а точнее уже, кажется, подлинным сумасшествием стал случай за два дня до неожиданной кончины Лягавого. Он за обедом собственноручно съел голенище от какого-то, найденного в его спальне сапога. Эти сапоги, по его словам, появлялись там время от времени и совершенно самопроизвольно. И никак от этого невозможно было избавиться, как только съесть, что и было проделано, по доподлинным словам брата.
Но самым загадочным и страшным оказался финал всей этой темной истории. В ночь своей гибели он велел своей домашней прислуге не спать, а дежурить у запертых ворот и ставен. Особенно со стороны дороги, которая, выйдя из города, уходила в лес. Но все-таки не уследили, причем, не за домом, а за самим Горсткиным. Уже заполночь тот вылетел из своей спальни с криками ужаса и бросился наружу из дома. Он выглядел так странно и страшно, что никто не посмел его остановить – все просто в страхе разбежались. В самом деле – Лягавый оказался почти голый, но при этом весь измазанный грязью, которая чуть не стекала с него и даже, по словам брата, отваливалась кусками по мере его дальнейшего бегства. Лягавый сначала бросился к запертым дверям дома, несколько раз колотнулся в них, но так и не сумев выбить, выскочил в окно, причем, вышибив при этом стекла и задвинутые ставни. На дворе его ждали запертые ворота, в которых он тоже несколько раз сунулся, причем с такой силой, что на них отпечатались следы от грязи и разбитых в кровь ладоней. В конце концов, он перескочил двухметровый сплошной забор и бросился бежать по улице, где в квартале от дома он и был найден уже мертвым. При этом он был в одних кальсонах, но его левая нога была обута в сапог. Потом врач Варвинский, проведший вскрытие трупа, констатирует разрыв сердечной мышцы. Кстати, пара сапогу, надетому на ногу Лягавого так и не была найдена. А выглядел он как-то странно – сапог был не то чтобы сильно изношен, а словно бы подгнившим. Как будто он несколько лет до этого лежал в земле и сильно подпортился от сырости. Но самые удивительные обстоятельства проявились во время осмотра спальни Лягавого. (В осмотре, кстати, наряду с квартальным надзирателем принимал участие и Перхотин Петр Ильич.) Несмотря на то, что на дворе уже лежал довольно глубокий снег, а все открытие участки суши были основательно подморожены, вся смятая кровать Лягавого была в ошметках грязи. Грязь была везде – и на подушках, и на одеяле, и целая лужа грязи натекла на пол рядом с кроватью. Причем, все это было еще и сильно истоптано и размазано, как будто здесь происходила какая-то непонятная борьба. В общем, было чем озадачиться следствию, и видимо – это станет очередным поприщем нашего знакомца Петра Ильича Перхотина. Но это в будущем. А пока нужно добавить еще одно обстоятельство, тоже немало озадачившее нашу публику. Обстоятельство уже не сколько мистического, сколько, я бы сказал, экономического свойства.
Оказывается, после смерти Лягавого, наследником всех его капиталов стал… его давний соперник, купчик, которого мы помним тоже как соперника Лягавого в трактире «Три тысячи» в борьбе за обладание Карташовой Ольгой. Это соперничество, как мы помним, происходило на глазах Алеши и Ивана и привело к победе Лягавого. Он, кстати, называл своего соперника «Померанцевый», оказывается неспроста. У того действительно была довольно необычно звучащая фамилия – Помыранцев. Помыранцев Иван Захарович, или «Захарыч» в простом обиходе. По словам этого Захарыча накануне своей нелепой и загадочной гибели Лягавый пришел к нему и передал ему все бесспорно подтверждающие право собственности документы – заверенные нотариусом «дарственные» на его капитал. Это его так изумило, что он, подозревая какой-то подвох, не хотел сначала даже их брать. Но Лягавый поклялся, что все «чисто», что он отдает их ему «навсегда», лишь бы снять «грех с души», который, дескать, «тяготит душу» и не дает ей «быть свободной». Что он имел в виду – понять было трудно, впрочем, последующие события наводят на мысль, что Лягавый предчувствовал свой трагический конец.