— А если бы не пришел?
— Тогда ничего бы и не было-с. Без них не решился бы».
Так раскрывается «виновность» в «катастрофе» всех братьев Карамазовых — и вместе с тем устанавливаются «способы» и пути «возрождения» каждого из них.
«Виновность» коснулась и младшего брата, Алексея Карамазова, этого «ангела», этого «голубя», страстно искавшего «исхода рвавшейся из мрака мирской злобы к свету любви души» своей.
Алексей на страницах романа тоже проходит свой путь «вины» — страданий и возрождения.
Уже в «предисловном» рассказе (так Достоевский называет первую книгу романа — «История одной семейки») Алексею Карамазову отведено места больше, чем другим братьям. Но существенно, конечно, не сколько, а как рассказывает об Алеше автор-повествователь. В отличие от других братьев, которые описываются внешне, протокольно и будут «разгадываться» потом всем ходом действия, Алексей не составляет никакой загадки — он уже в начале романа характеризован со стороны внутренней, содержательной — уже здесь открывается его нравственная суть, намечаются жизненные задачи и жизненный путь. Но эти задачи еще очень далеки от осуществления, а путь бесконечен.
Лишь однажды в протокольной «Истории одной семейки» звучит горячий авторский голос, прорывается подспудный пафос — когда ведется речь об Алексее Карамазове, «раннем человеколюбце», вступающем «на какую-то новую, неведомую, но неизбежную уже дорогу». На этой дороге надеялся Алеша обрести «идеал исхода рвавшейся из мрака мирской злобы к свету любви души» своей. «Прибавьте, — продолжает повествователь, — что он был юноша отчасти уже нашего последнего времени, то есть честный по природе своей, требующий правды, ищущий ее и верующий в нее, а уверовав, требующий немедленного участия в ней всею силой души своей, требующий скорого подвига, с непременным желанием хотя бы всем пожертвовать для этого подвига, даже жизнью». Эти замечательные строки о «юношах нашего последнего времени», написанные в 1878 году, разумеют, конечно, самоотверженную народническую молодежь, действительно горевшую «жаждой скорого подвига». Алеша Карамазов предвосхищает — в то время, к которому приурочено действие романа, — идейно-нравственные искания семидесятников. Достоевский знал, что эти искания в конечном итоге были подчинены мысля, и для него главной и заветной, — о «перерождении человеческого общества в совершеннейшее». Для осуществления этой мысли «положительно прекрасный герой» Достоевского «избрал лишь противоположную всем дорогу, но с тою же жаждой скорого подвига».
Та «противоположная» дорога, которая намечается автором для Алексея Карамазова, это дорога, ведущая через келью старца Зосимы в мир злобы, мир, исправляемый, по Достоевскому, лишь «опытом деятельной любви».
Но и на этом пути герой должен будет отказаться от многих иллюзий и заблуждений, прежде всего иллюзии «скорого подвига», должен стать борцом, — может быть, даже пойти по дороге, общей «всем» — революционерам-народникам семидесятых годов[12].
На страницах «Братьев Карамазовых» будущий герой находится еще в стадии «выделки» характера, в стадии подготовительной к своей будущей деятельности — той деятельности, ради которой послал его в мир старец Зосима.
Если братья Дмитрий и Иван должны вынести тяжкие муки и испытания во имя обретения нравственной истины, то Алексею эта истина дана Достоевским с самого начала, и трудные испытания, которым он будет подвергнут, призваны не извлечь падшего героя из моральной бездны, а укрепить его для «долгого, может быть, бесконечного подвига», освободить от надежд на немедленные плоды «деятельной любви» и скорую, очевидную справедливость.
За те три дня, когда карамазовское «подполье» окончательно созрело для взрыва, для «катастрофы», когда умер самый близкий ему человек, Pater Seraphicus, Алексей принял в свою пораженную душу все метания близких, их «надрывы», мучительно пережил ужасное и загадочное «чудо», явленное после смерти старца и чуть не повергшее его в безверие.
Алексей — не только поверенный почти всех героев, лишь ему открывающих свои души. Он — тот фермент, то бродило, которое заставляет встрепенуться, подняться в душах героев скрытое возрождающее их начало — начало любви. Но и он нуждается в опоре, его миссия спасительна и для него самого.
В тяжелую для Алексея «минутку», когда он, потрясенный несправедливостью, уже готов был с ужасом признать, что «нет провидения, нет высшего начала», в «такую минутку» вдруг потрясло и возродило его другое «чудо» — «чудо» глубокого, «братского» понимания, человеческого сочувствия и сострадания, — там, где его и ожидать было невозможно. Спасением для Алеши оказалась та «луковка», что подала ему Грушенька.
12
А. С. Суворин вспоминал, что Достоевский хотел провести своего героя «через монастырь и сделать революционером. Он совершил бы политическое преступление. Его бы казнили. Он искал бы правду и в этих поисках, естественно, стал бы революционером» (А. С. Суворин, Дневник, М. — Пг. 1923, стр. 16).