Но попробуй–ка засни, когда все кашляешь да кашляешь.
Иной раз прямо посреди ночи Юнатан вставал и грел мне воду. Я пил ее с медом, чтобы смягчить горло. Да, Юнатан был добрым
В тот вечер, когда я узнал, что умру, и очень испугался, он просидел возле меня несколько часов, и мы говорили о Нангияле тихо–тихо, чтобы не услышала мама. Она по вечерам шила и долго не ложилась спать, швейная машина стоит как раз в ее комнате — разве я не говорил, что у нас одна только комната да кухня? Дверь была приоткрыта, мы слышали, как мама напевает свою любимую песню про матроса, который далеко в море, наверное, она думала в это время о папе. Я не знаю песню наизусть, помню только слова:
По–моему, это очень красивая и очень печальная песня, но Юнатан засмеялся, когда услышал ее, и сказал:
— Слушай, Сухарик, может, и ты как–нибудь соберешься ко мне. Из Нангиялы. И сядешь белоснежным голубком вон там, на подоконник. Уж будь так добр, не забудь.
Я в это время закашлялся, он приподнял меня и прижал к себе — как всегда, когда мне было совсем плохо, — а потом запел:
И только тут я подумал, каково мне придется в Нангияле без Юнатана. Как тоскливо мне будет без него. И что толку от всех этих сказок и приключений, если я окажусь среди них один. Да я же просто растеряюсь и не придумаю, что мне делать.
— Я не хочу туда, я хочу быть, где ты, Юнатан!
— Глупыш. Я ведь тоже прилечу в Нангиялу, — успокаивал он меня. — Немного погодя …
— Вот именно — погодя, — хныкал я, — Ты, может, будешь жить и жить, пока тебе не исполнится девяносто лет, и все это время я буду один.
Но Юнатан сразу же объяснил мне, что время в Нангияле не такое, как на земле. И, проживи он дома до девяноста лет, мне все равно покажется, что не прошло и двух дней. Время там особенное, не такое, как у нас.
— А два дня ты выдержишь и один, — продолжал он, — Будешь лазать по деревьям, разжигать костры в лесу или удить рыбу в речке. Ты ведь всегда об этом мечтал? И как раз, когда вытянешь окуня, прилечу я, и ты, наверное, скажешь: «Что за оказия? Ты уже здесь, Юнатан?»
Я подумал, что два дня я как–нибудь выдержу, перестал плакать и сказал ему:
— Но все–таки лучше, чтобы ты оказался там заранее.
Чтобы это ты сидел там, у речки, удил рыбу и ждал меня.
С этим Юнатан согласился. Он замолчал, долго глядел на меня, и я понял: ему тоже невесело. А потом он сказал тихо и серьезно:
- Но на самом–то деле жить здесь придется мне. Без моего Сухарика. Может, все девяносто лет.
Вот как мы тогда думали!
Глава 2
Сейчас я подхожу к самому трудному. К тому, о чем не в силах даже думать. И не могу не думать.
Юнатан! Мне кажется, что он до сих пор со мной, что он по–прежнему сидит возле меня вечерами, ходит в школу, играет с ребятами во дворе, греет для меня ночью воду … Но нет, все теперь не по–прежнему … совсем не так.
Юнатан уже в Нангияле.
Мне трудно, я не могу, нет, я не в силах даже рассказывать. Вот что было напечатано тогда в газете:
«Необычайной силы пожар, разразившийся вчера вечером в нашем городе, сровнял с землей одно из многоэтажных деревянных строений квартала Факельросен и вызвал трагическую потерю человеческой жизни. Тяжело больной 10–летний мальчик Карл Лев находился в момент загорания один в квартире на третьем этаже. Несколько минут спустя к дому прибыл подоспевший из школы брат мальчика, 13–летний Юнатан Лев. Он сразу ринулся в объятое пламенем здание. Еще мгновение – и нижний пролет лестницы превратился в море бушующего огня, отрезанным же от выхода не оставалось ничего иного, как искать спасения через окно. Многочисленные очевидцы трагедии, столпившиеся во дворе, с замиранием сердца наблюдали, как – летний юноша, уже ощущая за спиной дыхание пламени, взял брата на плечи и бес страшно прыгнул вниз. При ударе о землю он получил тяжкие увечья и скоропостижно скончался. Младший же брат, защищенный его телом, напротив, не пострадал совсем. Мать обоих мальчиков – она швея – находилась во время происшествия у заказчицы и, узнав о постигшем ее несчастье, впала в обморочное состояние. Причины пожара выясняются».