Сегодня он впервые совершил промах. Впервые. За семь лет. Слишком долго он оставался без добычи. Торопился, когда увидел вас. Мне удалось застать его врасплох. Но и это не помогло бы, если бы не ваша мама. Она очень храбрая. Знайте это. Да ещё и сокол, едва не лишившийся жизни, вцепился в его нос.
Впервые за всё время братья подумали о Быстрике не как о, порой, надоедливом друге, но как о гордой и сильной птице – как о соколе.
– Как и вы. Вы оба растёте храбрыми. Простите, что не рассчитал замах. Это я вас отбросил, но иначе вы сильно рисковали. Голова ещё болит?
Медвежата со всей силы затрясли головами, стараясь показать, что всё в порядке, но тут же поплатились за это: оказалось, что голова всё же болела. Картинка запрыгала перед глазами. Они покачнулись.
– Ничего, – впервые чужак сделал попытку пошутить, – до свадьбы – пройдёт. Поверьте.
Медвежата улыбнулись.
– Простите…
– Да.
– А как вас… зовут?
Чужак задумался, а затем пожал плечами.
– Не знаю. Волки называли меня Кадьяк. А какое моё настоящее имя – не помню. Был слишком мал. Паша, верно?
– Да, – закивал Пашутка.
– Уступи место в своей крови разуму и сердцу. Не дай безрассудности своей наделать глупости.
Пашутка потупил глаза. Он запомнит этот совет. Но не сразу подчинится ему.
– Миша, а ты береги своего брата. Во что бы то ни стало.
Кадьяк поднялся на задние лапы, затем опустился на передние, приготовившись идти. Медвежата охнули: оказавших у его передних лап так близко, они почувствовали себя такими маленькими, какими, наверное, чувствуют себя белки рядом с ними. К ним подошла старая медведица.
– Простите, что напугал вас тогда. Да и во всё остальное время. Совсем отвык от общения. Да и не мог я раскрыться. Это бы спугнуло… его.
– Я понимаю, – отозвалась мудрая медведица. – Спасибо вам. За то, что спасли всех. И моих непосед уберегли.
Кадьяк дёрнул головой. Задержался немного и, прежде чем пойти, сказал:
– Ваши дети поступили, конечно, безрассудно. Вы правильно их ругали, но не вспоминайте об этом постоянно. Благодаря им я вышел на волка. И.… Иначе бы неизвестно, сколько он ещё натворил бед. Всего вам… доброго. Прощайте, – закончил Кадьяк.
Он был немногословен и привык в одиночестве проходить огромные расстояния преследуя убийцу. Теперь же, впервые за семь лет, ему некуда было спешить. Не торопясь он побрёл обратно. Куда обратно? Наверное, и сам бы не смог сказать.
– Подождите! – решилась медведица, – куда вы? У вас есть дом?
Кадьяк не повернулся.
– Останьтесь у нас! Места много, хватит даже такому здоровяку, – постаралась пошутить медведица.
– Не могу. Никогда не жил среди медведей. Я пойду… Домой. Домой. Спасибо.
Кадьяк не мог остаться. Он знал это. Как бы не старались медведи, они не смогли бы его принять здесь, слишком многое он отдал для того, чтобы настигнуть врага, убийцу. Слишком многое из того, что делало медведя медведем. Но сохранил главное, то, что теплилось в душе его и не позволило за столько лет озлобиться, сохранило мудрость веков, память о предках.
Братья с грустью смотрели на удаляющуюся фигуру исполина. За то короткое время, когда он ведал историю своей жизни, никому раньше до этого не сказанную, они успели привязаться к нему. Хотели делиться с ним всеми своими открытиями и мечтаниями. Ведь детское сердце нельзя обмануть – оно всегда чувствует искренность, открытость души. И в душе Кадьяка не было злобы, только печаль, смирение и… надежда.
Кадьяк уходил. Но прежде чем он окончательно затерялся среди деревьев, Мишутка окликнул его:
– Подождите, подождите, пожалуйста! – позвал он.
Чужак обернулся.
– Вы, вы пещерный медведь? – с надеждой задал Мишутка вопрос, который так и жёг обоих братьев.
Кадьяк почему-то вздрогнул. Но ничего не ответил, отвернулся и медленно побрёл прочь. Лишь через несколько шагов сказал:
– Я с тех краёв.
И добавил:
– Будете там, приходите в гости.
Таёжная кладовая и медвежья рыбалка
С момента страшного дня, навсегда оставшегося в памяти у жителей тайги, минуло уже больше месяца. Зачастили дожди, окрепли ветра, прохлада сковала ночи – осень стремительно осваивалась по всей тайге. Вот уже жёлтые, красные, коричневые пятна расширялись в прежде сплошном зелёном убранстве деревьев. Хвойные же деревья начали постепенно лишаться яркости красок иголок. Осенние ягоды гроздьями свисали с нарядившихся кустарников.