— Может, не вешать все-таки?!
— Па-а-а-авесить, черт тебя возьми! Не томи!
— Жека! Дергай за веревочку!
Роботу накинули петлю на шею. Парень в джинсовом костюме, откозыряв толпе, дернул за веревку, двери распахнулись, планка треснула, веревка оборвалась, и робот с грохотом провалился под эшафот.
— Тяжелый слишком… — почесывая макушку, пробормотал бензопильщик. Толпа, раздосадованная, молчала. За роботом полезли парни в желтых банданах.
— Расстрелять его! — крикнул кто-то. — Я эту планку два часа к столбу прибивал, а скотина резиновая все разрушила!
— Так это, патронов жалко…
— Че те жалко? Че? Еврей, что ли?!
— Бей жидов! Бей!
— Пойдем, пойдем, умоляю, пойдем, Кирилл. Не хочу на это смотреть, не могу, не буду, не надо. — Наташа схватила меня за рукав. Она побледнела и плакала. Наташа прижала левую руку к груди и кашляла, сигарета выпала у нее изо рта и полетела вниз, в веселящуюся толпу.
Робота вытащили и теперь размышляли, что с ним делать. У баррикад методично избивали «еврея». А потом кто-то закричал: «Вертолет! Вертолет летит!» — и все замолчали, а мы с Наташей замерли у самой двери, потому что в небе застрекотал вертолет, и голос, усиленный мегафоном, потребовал: «Разойтись! Немедленно разойтись!» Голос был молодой и срывался в фальцет.
Наташа все еще дрожала. Она просила: «Пойдем», но я никак не мог уйти, потому что надеялся хотя бы одним глазком увидеть вертолет. А вертолет закрывали от меня дома, и это было чертовски обидно, потому что я ни разу в жизни не видел вертолет вживую.
А потом кто-то выпустил пулеметную очередь, его поддержали, а с вертолета ответили, и воздух вокруг полыхнул белым огнем и сгорел в одно мгновение, из окна дома напротив с криком вывалился парень со снайперской винтовкой. Он упал на мешки с песком и сквозь грохот был слышен его крик: «Чертовы старики! Боже, моя нога! Ублюдочные старики! Мне отстрелили ногу! Не пустили в свою квартиру!» Очереди крошили шифер и впивались в асфальт. «Желтые» палили в ответ. Наташа шептала: «Кирилл, пойдем, пожалуйста, пойдем…» Кто-то, кажется бензопильщик, кричал: «Из базуки по нему! Из базуки! Черт возьми, у нас же есть базука! Базука! Где эта чертова базука? Где эта трехренова базука и Желтый Директор? Где наш вождь?!» Наташа все говорила и говорила: «Пойдем, ну пожалуйста, пойдем, пойдем, пойдем…»
Я помедлил еще секунду, но вертолет так и не появился, и тогда я послушно побрел вслед за Наташей.
За дверью шумело море. Оно накатывало на берег, тащило за собой камни-голыши и коричневые водоросли, пустые сигаретные пачки и пластиковые бутылки из-под лимонада и гашиш-колы. Оно когда-то было чистое, это море, а потом пришли люди и изгадили его.
Я остановился. Где-то далеко, за стенами и потолками, трещали автоматы, где-то далеко рвались гранаты и сыпалась штукатурка, она покрывала волосы ровным слоем, будто перхоть.
А здесь шумело море.
— Ты слышишь? — спросил я у Наташи.
Она, кажется, не понимала меня, держала меня за рукав и часто-часто дышала, а на лбу ее, как алмазы, блестели капельки пота.
— Чего?
— Море, — сказал я. — Поблизости шумит море.
— Пойдем, Кирилл… — прошептала она и потянула за собой, но я не сдвинулся с места. Мы стояли в длинном коридоре, пол которого покрывал протертый жесткий ковер; ниши в стенах были драпированы красной бархатной тканью. Были здесь и двери, по три в каждой стене. Они казались старинными: массивные, лакированные, с бронзовыми ручками, выполненными в виде львиных морд.
— Море, — сказал я и сделал шаг вперед; прислушался, пытаясь понять, за какой же дверью оно шумит.
— Мне тоже плохо, — прошептала Наташа. — Я тоже видела это! Но не время сходить с ума, Кирилл, пожалуйста, пойдем, пойдем, пойдем…
Я подошел к первой двери, стукнул по косяку и прислушался; нет, море шумело не здесь.
— Когда я был маленький, Наташа, я жил в другом городе. В маленьком городе у моря. Я жил у тетки. Она — хорошая женщина, но у нее были свои дети, трое детей, а тут еще я приблудился. Я тебе говорил, что муж ее погиб в горячей точке и она справлялась с нами одна?
— Кирилл…
Я подошел к следующей двери. Дернул за ручку — дверь была заперта
— Тетя не всегда успевала следить за мной. Ей не всегда хватало времени на меня. Я рос… как бы это сказать… самостоятельным. Узнавал мир сам. Ненавидел теткиных детей без особых на то причин. Они на самом-то деле были приятные ребята. Всякое, конечно, случалось. Драки, перебранки. В такие моменты мне казалось, что тетя всегда держит сторону родных детей, и я убегал к морю. Я шел не на городской пляж, где собирались крикливые туристы, а пытался найти местечко поукромнее, тише. Но даже там море выносило на берег всякую гадость. Спички, окурки, бумажки, бутылки. Чтобы не видеть этой дряни, я садился на берегу и закрывал глаза, просто слушал море. В какой-то книжке я прочел, как ребенок якобы разговаривал с морем, и оно отвечало ему. Я попытался заговорить с моим морем, но теткин старший сын, звали его Егор, подслушал меня и высмеял. С тех пор я никогда не заговаривал с морем. С тех пор я молчал с морем и просто слушал, о чем оно шумит. Жаль, оно всегда шумело непонятно о чем.
— Это ты к чему?
— Откуда я знаю. Я ж сказочник. Люблю рассказывать никому не нужные сказки. Потом горячая точка пришла на берег нашего моря, и пляж заминировали. Егор однажды пошел на пляж собирать ракушки, и ему оторвало ногу.
Я подошел к третьей двери. Повернул ручку — она поддалась, и дверь бесшумно открылась. Наташа за моей спиной шумно вздохнула и вскинула пистолет; ствол его покачивался в опасной близости от моего уха.
В комнате на стене висело видеоокно. Хорошая модель, полный эффект присутствия; марка «Panakonik». В окне шумело море, наседая на покрытые пеной волнорезы. Небо стало пепельно-серым, как перед дождем, и отважная чайка носилась над волнами, кричала что-то, опускаясь к самой воде, а потом расправляла крылья и поднималась в самую высь.
Говорят, на сочинском побережье перебили и съели всех чаек.
Перед видеоокном на расшатанном табурете сидел к нам спиной Прокуроров. Он мял в руках бандану и сморкался в нее, а на полу перед ним валялся пистолет.
— Ах ты, сволочь!.. — крикнула Наташа, надвигаясь на Прокуророва. — А ну встань! Встань, подонок!
Он не вставал, и я удержал Наташу за локоть. Кивнул ей; она нехотя спрятала оружие. Я подошел к Прокуророву и опустился перед ним на колено.
Прокуроров плакал. Он вытирал слезы с опухших глаз, открывал рот, будто пытался что-то сказать, но ничего не говорил, а только чихал, тихо и тонко, как грудной младенец.
— Что случилось, Прокуроров? — —спросил я.
— Пусть он покажет нам, как выбраться из этого проклятого клуба… — сказала из своего угла Наташа. — Мы можем бродить тут вечно! А если и выбредем куда-нибудь, то наверняка наткнемся на «желтых».
Очнись, Прокуроров! — Я толкнул его в плечо. Он качнулся и прошептал сквозь слезы:
— Меня зовут Кеша.
— Иннокентий Прокуроров! Звучит, а! — Я улыбнулся.
Прокуроров неуверенно улыбнулся в ответ.
— Да что ты с ним возишься! — возмутилась Наташа и погрозила Прокуророву пистолетом.
Иннокентий втянул голову в плечи, а бандану прижал к лицу, спрятался за ней. Его трясло как припадочного.
— Помолчи! — крикнул я Наташе. — Послушай, Кеша… да не плачь ты! Что случилось?
— Я говорил шефу, не верьте им, никому не верьте, потому что предадут, как пить дать предадут, нет в них ничего святого, меж собой перегрызутся, в глотки вцепятся ради власти; но нет, шеф не слушал, шеф всегда прав, а Прокуроров — дерьмо на палочке, нет у него слова, тварь он дрожащая, никто его не слушает, а ведь он правду в лицо говорит, все, что думает, скажет — только попросите…
— Кеша! — Я встряхнул его. — Успокойся! Я тебя понимаю. Но послушай: нам надо выбраться из этого дома. И тогда мы поговорим с твоим шефом. Попытаемся что-то исправить. Потому что эта стрельба, кровь, дележ власти — все это неправильно, ты прав. Только… только помоги нам, хорошо?
Прокуроров спрятал бандану за пазуху; только кончик ее остался торчать из-под бортика пальто. Он посмотрел на меня, словно не узнавая, и сказал: