Тридцать минут продолжалось выступление удивительного гостя, и все это время юный циркист — о ком впоследствии будут писать: «Русский Леотар» — заворожено следил за каждым движением «Человека-белки», как окрестила знаменитость петербургская пресса, которая, пожалуй, ни об одном гастролере не писала так щедро, пространно и восторженно, воздавая должное его красоте и элегантности, благородству манер, «исполненных светского достоинства», и невиданному стилю, славя его ловкость и отвагу, отмечая, типично в духе буржуазной печати, подробности и даже «состояние, приносящее ему десять тысяч экю ежегодного дохода»...
Кульминацией блистательного выступления был прыжок с одной трапеции на другую, именуемый сальто-мортале.
По окончании номера гастролера без конца вызывали на поклоны. На лице его вздрагивала грустная улыбка, быть может, предчувствие близкого конца. Смерть его была нелепой: Леотар умер от оспы в самом расцвете славы.
Встреча с «Человеком-белкой» — одно из самых ярких художественных впечатлений всей жизни Петра Никитина, будущего корифея воздушной гимнастики.
Пройдет время, и уже не Петя, а Петр Александрович, первый сюжет, по-тогдашнему выражению, русского цирка, будет частенько говаривать в кругу гимнастов, жонглеров, акробатов, что собственными глазами видел в Петербурге, как вот теперь вас, самого Леотара... А кто такой Леотар и чем ему обязан цирк, артистам разъяснять излишне.
8
В Саратов братья вернулись в начале сентября, веселые, довольные, заметно подызменившиеся, с подарками для родителей, с обновой для себя, с нужными вещами для дома.
Ну как там, в Петербурге-то этом? Беспокоились ведь. Вестей не подавали. Хоть бы ты, Петюня, написал. Господи, да рассказывай же, рассказывай. Отцу интересно ведь... Ну, Дмитрий — тот молчун, из него слова не выжмешь... От Акима тоже не дождешься: побрился — и сразу же за порог: дела, все дела... Ох неугомонная душа! Дома на цепи не удержишь! И куда все несется? Черт его кнутом погоняет. Не пристал бы к дурной компании. Малой ведь еще. Ну, положим, малой-то малой, а ухватистый. Уж чего там. Ведь всё на ем держится. А и то сказать: помощников ему нету. Петька — сосунок. А Митька — вон какая орясина вымахала, а что он есть, что нет — все одно. А кабы вместе, совокупной силой, так горы бы своротили...
Совокупная сила как вернейшее средство сворачивания гор — неизменная припевка Александра Никитовича. Долголетний опыт мытаря по жизненным невзгодам твердо внушил ему эту неоспоримую мудрость, которую не уставал повторять сыновьям.
Беспросветная нужда, тяготы и лишения превратили его в немощного старика. А ему ведь и пятидесяти еще не было. Только нынче заботы малость начали отступать, да как вышла отмена крепостному праву, не надо уже влачиться за сорок верст к старосте со своей оброчной книжкой. Барин ему одному только и позволил приносить деньги после масленой, а все остальные — кровь из носу, а доставь до праздника. (Никитин-внук рассказывал, что в семейном архиве хранилась дедова книжка оброчника. Он видел ее. Сумму оброчных взносов не запомнил. Впоследствии документ этот куда-то затерялся.)
По царскому указу от 2 апреля 1842 года помещикам предоставлялось право заключать со своими крестьянами договоры о переводе их на оброк. И тем и другим это было выгодно. Крестьяне охотно отправлялись в город на отхожий промысел. И в первую очередь те, у кого в руках было какое-нибудь ремесло. Уходили плотничать, сапожничать, варить мыло, коптить рыбу. Но гораздо больше среди отходников было людей без специальности. Эти шли в половые, становились извозчиками, плотогонами, нанимались в «золотую роту» (работать конным ассенизатором, чистить нужники), тысячами подряжались в офени, лотошники, коробейники — торговать различными товарами вразнос. Еще большими тысячами устраивались в матросы. И особенно на Волге, где речной транспорт первенствовал, обогнав все прочие виды предпринимательства. Отходники получали право на жительство — паспорт. Паспорт был кратковременный — в этом и заключалась хитрость власть имущих. За тех, кто не выполнит принятых на себя обязательств, бралась земская полиция. А с полицией, сами понимаете, шутки плохи...
Болезненного и щуплого Александра Никитина кормила шарманка. И то не своя: напрокат брал. День-деньской таскал ее, тяжеленную дуру,— будь она...— на плече по саратовским улицам...
«Из всех ремесел, из всех возможных способов, употребляемых народом для добывания хлеба, самое жалкое, самое неопределенное есть ремесло шарманщика». Эти слова принадлежат Григоровичу, писателю, который хорошо знал жизнь цирковых артистов, кукольников, бродячих музыкантов и прочих уличных увеселителей. Рассказ, а по сути социологическое исследование, «Петербургские шарманщики», откуда и приведена эта выдержка, написан в 1843 году, в том самом, когда у Никитиных родился второй сын, нареченный Иоакимом, которому выпала судьба прославить свою фамилию и оставить столь заметный след в истории русского цирка. Пройдет много лет, и Аким Александрович встретится с маститым литератором. Их долги!! разговор на многое откроет глаза сыну шарманщика, произведет в его душе целый переворот.
А в те дни Аким Никитин был целиком поглощен одной мыслью — заиметь свое дело. Будет уже для других надсаживаться. А что? Неужель не осилим? Номеров, что ли, разных не хватает?
Ведь в Петербурге еще кукол не показывали — нужды не было. И пантомимы в запасе. Ну, может, еще рано одним-то? Тогда на первых порах в компанию с кем-нибудь войти на равных...
Потому и нос по ветру держит, потому и носится по злачным местам, где встретишь актерствующую братию: приглядывается, с кем бы столковаться о деле.
У Петра другая заноза — как стать летуном, «человеком-птицей»? А это потруднее будет, отговаривает его Аким, чем Волгу переплыть безрукому. Ведь для полетов что требуется? Помост дощатый — раз, мягкий матрац — два, трапеции — три, а кроме того — устройство... куда их вешать... как назвать?., балка железная, что ли. Это уже четыре. Пять — мостик на стойке, с какого в полет уходить. А еще всякий крепеж. А ведь еще, Петя, помещение надобно, где все укрепить и тренироваться можно. Вон сколько всякого. Так что до времени, милок, лучше об этом и не думать.
— Все одно буду! — упорствовал Петр.— Не поможете — так сам.
— Выкинь из головы! — вскипел Дмитрий.— Тебе что сказано: не нужны нам никакие полеты.
Петр не сдавался:
— А мне надобно!
— А я вот съезжу тебе по сопатке, будешь знать как огрызаться.
Аким отложил бритву, стер со щек мыльную пену, повернулся на стуле:
— Петюня, отступись, возьми в толк: не под силу нам. Может, когда и будет, а сей день — ну никак...
— А чего уговаривать? — Голос Дмитрия от раздражения стал еще глуше.— Сказано «нет» — и баста.
Аким незаметно подал знак старшему — погоди. И продолжал:
— Ну, допустим, нашли помещение. Сделали помост и трапеции укрепили. Даже учителя тебе нашли — учись. Выучился, овладел. А потом что? Подумал? Где работать будешь? В балагане, сам знаешь, до потолка рукой достать. В садах на сцене... так и там, опять же, цепляться не за что. Да и часто ли по садам приходится...
Петя чувствовал: Аким прав, полностью прав. Но отступиться от своей мечты уже не мог. С Сашкой надобно встретиться, он присоветует.
Петин приятель Александр Федосеевский, потомственный циркист, был немного старше. Прошлый зимний праздник они вместе работали в большом балагане Брусницына. И подружились. После той удачной масленой отец Александра купил по дешевке неподалеку от Печальной улицы ветхий флигель. Семья обосновалась тут не навечно, понятно, они ведь тоже свой хлеб по дорогам зарабатывают. Пробовали осесть на Кубани, в Зауралье, но снова возвращались сюда, на Волгу. Линии жизни Никитиных и Федосеевских будут не раз причудливо то сближаться, то отдаляться, подобно Днестру и Пруту, но в одно русло так и не сольются, как это бывает с реками.
Шагая к приятелю, Петр размышлял над словами брата и вдруг сообразил: а цирк? Вот же о чем забыли. В нем и работать. Надобно только подучиться как следует. И ступай наниматься...