А когда возвращался домой, в Саратов, то испытал глубочайшее огорчение, о чем свидетельствует запись в том же «гроссбухе»: «Из Москвы выехал 16 декабря, на вокзале украли бумажник с деньгами...»
Таким же насыщенным гастролями был и следующий, 1873 год. В разгар весны братья Никитины приехали в Москву и начали выступления в Сокольниках. И там гулена Петр повстречал знакомого балаганщика Юзефа. Когда-то он преуспевал, разъезжая со своим фургоном по всему Подмосковью, ходил щеголем, был весел и общителен. А ныне Юзефа не узнать: осунулся, на щеках седая щетина и весь какой-то увядший, словно осенний сад. Оказывается, недавно похоронил жену: на ней держалось все его заведение, она была украшением программы, главной ее приманкой, и по сему случаю Юзеф пребывал в унылом бездействии. Он предложил братьям купить у него фургон и пару лошадей: «Будете, пан Никитин, довольны их результатами». Ему очень хотелось избавиться от бесполезного имущества, а главное — от животных: кто же станет кормить дармоедов. «Звеняйте, пожалуста, но з убедительностью кажу: последние два года здес работали и на полный профит» (доход). Аким подумал: «А может, и впрямь приобрести?» Наведался в Юзефову халупу, внимательно осмотрел убогое имущество, лошадей-одров, посаженных на скудный паек, и от покупки отказался.
- А вот ежели будет угодно, в аренду — возьму.
— Аренда?
- Да, в аренду, ну, скажем, на три месяца. А там поглядим. Юзеф замотал головой и закрыл ладонями уши.
— О-о, то не есть интересно!.. Половина года. И деньги наперед.— А в придачу он, Юзеф, передаст им еще и свой испытанный маршрут. Маршрут замечательный, тут недалеко, вокруг Москвы...
Поторговавшись, как и положено при совершении любой сделки, уговор закрепили контрактом у нотариуса. И вот фургон Никитиных покатил на юг от Москвы: сперва дали одно представление в Люблино, потом двинулись в Царицыно, оттуда — в Лопасню, из Лопасни — в Подольск, а далее — Серпухов, Таруса... Все шло как нельзя лучше, и вдруг зачастили дожди. Случалось, фургон увязал в грязи по самую ступицу, и братьям стоило большого труда вызволять из плена свой дом на колесах. Но главная беда — в этакую непогодь жалкий Юзефов шатер пустовал, публику и калачом не заманить. И Никитины, уповая на лучшее, двигались все дальше и дальше в южном направлении. Не о таких ли вот скитальцах-балаганщиках написал Александр Блок свои пронзительные строки:
«Над черной слякотью дороги Не поднимается туман. Везут, покряхтывая, дроги Мой полинялый балаган.
Тащитесь, траурные клячи! Актеры, правьте ремесло, Чтобы от истины ходячей Всем стало больно и светло!»
И братья Никитины ревностно правили свое ремесло, ибо любили его и стали к топ поре уже достаточно в нем искусны. И надо полагать, что от веселых шуток Акима и виртуозной игры на балалайке Дмитрия, от бесстрашного эквилибра Петра, от их захватывающих пантомим публике и впрямь было светло и радостно.
Небезуспешно отработав в Тульской и Рязанской губерниях, Никитины в середине июня взяли, как шутил Петр, «курс на Курск», спеша попасть на Коренную ярмарку, одну из самых крупных в России, третью по значению в стране. (Коренная ярмарка привлекала даже иноземных купцов, которые привозили туда главным образом ткани.) Две недели шумело торжище, две недели братья Никитины давали представления в своем убогом балагане.
...И вот последний день ярмарочной круговерти. Начинается лихорадочная распродажа остатков (везти товар назад накладнее, чем продать его дешевле). Наторелый покупатель выжидал этого момента, зная, что все пойдет по бросовым ценам. Потому-то этот день — мало что самый горячий, но и самый многолюдный. Тут и балаганщикам выпадает пожива. Представления начинаются на рассвете и даются до двенадцати ночи.
Никитиным не впервой сталкиваться с дешевой ярмарочной распродажей, они тоже накупили домашним подарков, затем вернулись в Москву, рассчитались с Юзефом и в августе были уже дома, в Саратове, не догадываясь, однако, что здесь их ждет событие чрезвычайной важности.
Мать сообщила сыновьям, что в их отсутствие приходил какой-то господин, солидный, обходительный, по-нашему говорит плохо, но понять можно. Спрашивал: где, мол, вы? Когда возвернетесь? Дело у него к вам. Выгодное.
Как выяснилось на следующий день, это был Эмануэль Беранек, содержатель цирка. Никитины уже слышали о нем.
В нашей специальной литературе было принято считать Беранека австрийцем. Такую же ошибку совершал и я в своих публикациях. А произошла ошибка по той причине, что в документах, сохранившихся у нас, Э. Беранек значится как австрийский подданный. Следует вспомнить, что Чехия в ту пору входила в состав Австро-Венгерской империи, отсюда и недоразумение с его национальностью. По новым сведениям, Беранек — чех, потомственный артист, свою цирковую карьеру начинал наездником, позднее дрессировал лошадей. «Первое его выступление в качестве директора,— читаем в очерке чехословацкого историка цирка Ж. Грабеца,— состоялось 22 июня 1851 года в Праге, на площади Карла... Свою труппу он называл «Чешским национальным цирком», который долгое время был лучшим цирком Австрийской монархии».
Исколесив всю свою страну, Эмануэль, полный сил и энтузиазма, перебрался в Польшу, где с переменным успехом проработал целых три года, затем гастроли по Румынии, оттуда морем добрался до Турции. Царствовавший в то время султан Абдул-Азиз слыл большим любителем циркового искусства, иноземцы из Европы были им щедро обласканы. Правитель сделал Беранека даже шталмейстером султанской конюшни. Через два года следы чеха обнаруживаются на Кавказе, а в начале 70-х — на Волге. Уже в преклонном возрасте усталый кочевник застрял в Саратове. Дела шли из рук вон плохо: кругом задолжал, держался на векселях. Лошади почти все распроданы, имущество и костюмы износились. Труппа сборов не делала — положение прямо-таки пиковое. Общительный чех случайно узнал о братьях Никитиных: втроем дают целую программу. И к тому же весьма разнообразную. Публике они нравятся — вот, мол, кто может его выручить.
Трехчасовая встреча Беранека с Акимом Никитиным окончилась соглашением, по которому братья входили в дело в качестве компаньонов-половинщиков, то есть получали половину сбора. Чтобы не иметь обременительных расходов на большие переезды, цирк по настоянию Акима работал в уездных городах вокруг Саратова.
Сохранилась программка бенефисного представления «любимца публики, русского гимнаста Петра Александровича Никитина». В свой бенефис он исполнял следующие номера: «американский рэк» (так назывался тогда турник), «японскую лестницу» (лестницу, балансируемую на ногах), «упражнения на трапеции» (без сетки), пел «малороссийские куплеты — «Ставочек». Но гвоздем выступления бенефицианта была «перетяжка с двумя быками». На арену выводили двух крупных быков с длинными постромками, оканчивающимися ременными петлями. Эти петли артист надевал себе на локтевые суставы и, крепко сцепив руки, удерживал на месте животных, которые рвались в разные стороны, понуждаемые ударами кнутов и криками. А силач, широко расставив ноги, казалось, изо всех сил старался противостоять быкам. Зрелище весьма впечатляющее, хотя, по совести говоря, шарлатанское: постромки незаметно скреплялись между собой, и таким образом быки лишь перетягивали друг друга.
В той же самой программке встречается имя «дев. (девицы) Юлии». Юлия — наездница. В первом отделении она исполняла «На-де-шаль на лошади». (На-де-шаль — один из самых грациозных конных номеров. Артистка, стоя на лошади, проделывает под соответствующую музыку различные танцевально-пластические
эволюции с большим газовым шарфом в руках.) Во втором отделении она же предстает как «смелая наездница на неоседланной лошади в полном карьере». Пройдет не так уж много времени, и Юлию свяжут с семьей Никитиных тесные узы.