Когда бы дела у компаньонов шли более успешно — меньше было бы поводов для ссор. А так станут составлять программу — спорят, намечают маршрут — препираются, афишу набросать -и тут склока, ни в чем не находили общего языка. Никитины были в расцвете сил и жаждали активной деятельности, но деятельности самостоятельной, Беранек же, натруженный превратностями долгой кочевой жизни, мечтал лишь о покое, о милой сердцу Праге, куда рвался всей душой.
Однажды, когда цирк стоял в Покровске, небольшом городке на левом берегу Волги, Никитин и Беранек заспорили — оставаться здесь или переехать в другое место. Сборы уже к концу первой недели пошли на убыль, и Аким настоятельно предлагал — немедля сниматься с якоря,
— Объявим в субботу и воскресенье два гала-представлении — и айда.
Беранек вяло возражал: опять волнения, опять разбирай шапитон, грузись, опять дорога, деньги... Зачем? Дадим пантомиму «Роберт и Бертрам», Аким Александрович неподражаем в роли вора Роберта. И публикуй не то что придет, а, вот увидите,— повалит.
— Да поймите же, Эмануэль Йозефович, останемся здесь — вылетим в трубу. Из Покровска уже ничего не выжать...
— Вы... Выжать? Что есть то?
— Ну я говорю в том смысле, что сбора уж настоящего не взять... Я нынче же поднимусь вверх по Волге до Николаевска, арендую место и выброшу рекламу. А вы в воскресенье ночью разберетесь и — на баржу.
- Нет, нет! Ехать — нет! Даем «Роберт и Бертрам».
— В таком случае, любезнейший господин Беранек,— в Акимовом голосе звучала суровая жесткость,— мы не сможем продолжать. Командовать надобно кому-то одному. А вы и сами дело не делаете и мне руки связали.
В красных опухших глазах Эмануэля стояли слезы, и одна скатилась по одутловатой щеке. Он всхлипывал, шмыгал носом и причитал: устарел, совсем устарел... Прошло его время... Только бы добраться до дома... Но на что? Где взять деньги? Быть может, братья Никитины выручат? Он задешево, совсем задешево отдаст все свое добро. Дальше ему просто не вытянуть.
Стать единоличными хозяевами цирка — такая мысль приходила к Акиму еще там, на Коренной ярмарке. Но тогда в их распоряжении был всего лишь жалкий Юзефоп балаган. Теперь же - настоящий цирк. Там обе лошади были только тягловой силой, здесь все пять — артисты, выходят на манеж. А кроме того, ящики с костюмами и бутафорией для пантомим. Вот только цену бы сбить...
Знакомый приказчик из фуражного лабаза — к Митьке ходит гирьками баловаться,— подговоренный Акимом, явился к Эмануэлю Беранеку и припугнул описью и долговым отделением, «ежели немедля не будет оплачен весь долг сполна...». А чтобы совсем уложить австрияку на лопатки и чтобы сбить с него форс, а значит и цену, Аким подослал под видом покупателя дружка Княжича, поклонника хорошеньких наездниц. Ничего не скажешь, славно провел свою роль этот прощелыга, мотающий денежки вдовы-купчихи. С шиком подкатил на лихаче к прогоревшему цирку, расфранченный, при цилиндре. Вставил в глаз стекляшку, оглядел Беранеково добро и, ткнув тростью в бязевую крышу, предложил половинную цену. Аким улыбался еле заметно уголками губ, вспомнив, как Эмануэльчик аж крякнул от такого камуфлета.
Отправляясь к нотариусу подписывать купчую крепость *, Аким Никитин тщательно выбрился, нафабрил щегольские усы и принялся завивать свою рыжую шевелюру. К нему подсел отец, охваченный сомнениями. Что-то беспокойно у него на душе.
* В дореволюционной России договор купли-продажи недвижимости, оформленный в нотариальном порядке.
С Беранеком вроде бы обо всем договорено в малейших деталях — и сумма при подписании купчей и сроки последующих платежей,— а там кто его знает, человек он капризный, мало ли какой неожиданный фортель выкинет, с таким ухо держи востро. Аким отстранил щипцы и строго посмотрел на отца, забормотавшего вдруг:
- Ну правда, и то сказать, что ты, Акимушка, и сам не промах, вокруг пальца не дашь себя обвести... А может, все ж таки не стоит связываться с цирком? А, сынок? Как с балаганом-то славно пошло.
Александра Никитовича обожгло вдруг опасение: а что как не соберем очередной взнос? Тогда как? Тогда пиши пропало. Ему ли, оброчнику, не знать, каково это —не отдать деньги к сроку... Теперь-то все ему завидуют: «Орлы — сыновья у Никитина!»-а тогда последышу Петюньке еще и двух не было, когда помещик Кропотов отпустил его на отхожий промысел. Отпустить-то отпустил, да накинул на шею удавку оброка: умри, а принеси без малого двадцать рублей серебром. А ты попробовал бы треклятую шарманку потаскать день-деньской. Добро б собственная, а то ведь почти всю жизнь с чужой горбил, с арендованной...
А сколько, бывало, горя примешь от своего же брата шарманщика. Есть ли еще где такая грызня из-за куска хлеба... Эх, жизнь горемычная! Одно счастье — жена попалась с понятием. Лишь богу известно, как умудрялась семью прокормить...
Дмитрий докуривает цигарку, щуря от дыма веки с белесыми, как у отца и братьев, ресницами, и мысленно корит Акима: «И что за человек? Чего добивается? Забыл уже, как газировали да тележку с органом по дачам волокли... Только было разживаться начали, так он, нате вам, все до последнего гроша вбухал в этот цирк. А зачем? Чтобы прогореть, как этот же Беранек. И куда все прет и прет, шалая голова. Плохо им, что ли, было в компании с Краузе. Не какой-то там магик-фокусник, а физик, человек ученый, он свои опыты всякие показывает, они — атлетику, гимнастику и пантомимы, любо-дорого...»
- Да что вы все!..—вмешался Петр.— Мать давеча: «Не прогореть бы». Митька: «А я бы и задарма не взял...» Купим лошадей — буду парфорс-езде обучаться.
Сильный, ладный, разрумянившийся с мороза, тридцатилетний крепыш Аким Никитин входит в контору нотариуса Н. М. Амосова уверенный в себе, полный достоинства — кто скажет, что сын крепостного?
- Господин Никитин,— почтительно обращается к нему помощник нотариуса,—партнер ваш еще не изволили явиться.
Аким весь подобрался, как пойнтер в стойке. Ожгла опаска: а вдруг свильнул? Нет, не должно, не может быть — ему все одно: так и так деваться некуда. Доподлинно известно, сколько этот самый Бераиек задолжал хозяину гостиницы, сколько артистам, выведал Аким и про долги за керосин, за печатание афиш, за сено и овес.
«Нет, господин Беранек, дело-то надо с умом вести. А вы, сударь, об нашей публике никакого понятия не имеете. Вы русского человека на свой аршин мерите. А ныне-то ведь мода на иноземное заметно на убыль пошла, ныне русский потянулся к своему, родному. Вот оперимся — и взлетим, высоко взлетим».
Аким Никитин ощущал себя богатырски сильным, и сила эта казалась ему беспредельной, неиссякаемой. Цирковое дело он с уверенностью считает серьезным и важным. И вести его намерен по-иному. И перво-наперво — огромный зверинец при цирке. Он давно уже подметил: русская душа ко всякой живой твари тянется, что твои дети, медом не корми — дай поглазеть на зверушек. Встанем на ноги — будем выписывать тигров, львов и, конечно, слона, даже двух — самку и самца. А вот надзор за зверинцем поручить... кому? Петюхе. Нет, Петра на это пускать не резон,
пусть своим артистическим делом занимается, здесь он на месте. А к зверям — Митьку, чтобы и корма обеспечивал и за служащими следил. И батю тоже к делу определить, хотя бы за имуществом приглядывать, эвон его сколько: опись на трех листах в кармане лежит. Вот только бы Петька гулянки из головы выкинул... Женить его надобно. Да и самому пора... Он с нежностью подумал о Юленьке, увидел ее застенчиво прячущей улыбку на крупных, красиво вырезанных губах...
Она приметилась Акиму еще в прошлый приезд Беранека. Грациозная, с отменной фигурой и вдохновенным лицом, Юлия заметно выделялась среди других наездниц и танцорок. Когда она кружила, стоя на лошади и держа воздушный голубой шарф, который в ее гибких руках оживал и порхал, Юлия была так женственна, лучилась таким обаянием, что не у одного Акима вызывала трепетный восторг... Позднее, встретясь в одной программе, оказывал ей знаки внимания. Однако Юлия, как он видел, предпочтение отдавала Петру. Гордость сдерживала Акима. Боялся предстать назойливым, но все же в душе питал надежду, что она еще сумеет разглядеть его получше, поймет, что он вполне достоин ее. Быть может, это случится, когда он станет владельцем настоящего цирка, какой уже давно рисовался его воображению...