Уединясь, как любил, в тамбуре, лицом к вагонному стеклу, он погружен под клацанье и скрежет металла о металл в свою невеселую думу... А что, ежели Брукс и впрямь обманул, как стращал Митька,— не случалось, что ли, подобного? Да нет, брат, ошибаешься, не такой это человек... Пол под ногами Акима отчаянно подрагивал, колеса на каждом стыке выбивали свой отрывистый Удар.
Никитин отчетливо представил себе холеное, сдобное лицо Брукса, всегда аккуратно выбритое, с большими пунцовыми губами. Познакомились они прошлым летом: вместе работали на сцене увеселительного сада в Екатеринодаре.
Адам Янович Брукс, фокусник, а по-тогдашнему — престидижитатор средней руки, происходивший из обрусевших латышей, человек грамотный и любезный, предложил братьям свои услуги, обещал обеспечить хорошим местом в солидном балагане — отправляться можно прямо отсюда. Комиссионные с них он возьмет не пятнадцать копеек с рубля, как другие, а всего десять...
При его содействии Никитины не безуспешно отработали по ярмарочным балаганам вплоть до рождественских праздников. За это время Брукс, несмотря на значительную разницу в возрасте, проникся к Акиму искренней, а на взгляд Дмитрия, странной симпатией. Бонвиван и гулена, Брукс всюду таскал за собой юнца: по злачным заведениям, на бега, в игорные дома, где Аким пристрастился к картишкам, как, впрочем, и к другим не менее азартным увлечениям — бильярду и рулетке. Случалось, что и напивались до бесчувствия. Адам был первым человеком, который открыл парню двери ко всем грехам и порокам.
Аким любил размышлять под мерный стук колес; он обладал свойством терпеливо и расчетливо взвешивать все «за» и «против». Ученый назвал бы этот тип мышления способностью глубоко анализировать ситуацию. И еще, вероятно, добавил бы. что метод анализа у него не абстрактный, не умозрительный, а основанный на опыте, приобретенном путем наблюдения действительности. Центром напряженных раздумий Никитина был «Адамчик», как про себя полупочтительно, а более — полуиронично называл он своего веселого покровителя, который представлялся ему человеком несколько взбалмошным, но, в общем-то, доверчивым и невредным.
Казалось бы, в последний раз при расставании они договорились положительно обо всем: и о цене, и о жилье, и о сроках. О сроках, впрочем, сговориться удалось не вдруг: Брукс сказал, что пришлет в Саратов две депеши: первую — если дело выгорит, а вторую — короткую — «Выезжайте!».
— А первую-то депешу сколько дожидаться? — в упор спросил Аким.
— Ну, как сказать... до тридцатого марта.
— Э, Адам Яныч, так у нас не пойдет. Так и на бобах не долго остаться: и от вас подтверждения не дождемся и к другим опоздаем наняться.
— Голубчик, да у меня дело верное.
— Оно, может, и так, да не могу я ставить семью под удар. Хотите — до первого марта? — И пояснил, что если до этого срока депеша не придет, то будет считать себя свободным: Никитины ведь без дела не сидели и сидеть не собираются.
Не упустил Аким и харчи выговорить, ведь это, ежели имеешь понятие, тоже вещь немаловажная. Когда работаешь в балагане по десяти-двенадцати — а бывает, и больше — сеансов на дню, да еще выходишь на раусный балкон публику зазывать, тут, коли не обеспечен горячей, сытной пищей, при их тяжелой работе долго не протянешь. Адам Янович уверил, что наймет кухарку. «А жена что ж?» — спросил Аким. Брукс хмыкнул: жена к этому непривычна...
Подноготная женитьбы Адама Яновича была известна Акиму. Еще в первые месяцы знакомства фокусник открылся ему: давно уже мечтает он о собственном деле, нет, не о балагане, балаган что, это будет... Адамчик выделил голосом последующих два слова: «Театр престидижитации!» Даже и название придумано: «Занятно и поучительно». Нравится? Но... тсс, молчок! Об этом он говорит только ему одному, как другу. И ни-ни — проболтаться. Даже братьям.
О своей голубой мечте — Театре престидижитации,— неотступно преследующей его, будущий хозяин прожужжал все уши, расписывая свою затею в самых радужных красках. Деньги? Деньги он найдет: о, за этим дело не станет. Подцепит какую-нибудь вдовушку с капитальцем — и дело в шляпе.
Уже зимой, во время Крещенской ярмарки, Адам Янович доказал, что слов на ветер не бросает. По его протекции Никитины устроились в большой балаган-зверинец Эйгуса. Братья приехали и Харьков, как обычно, заранее, а их антрепренер — в самый канун открытия. В окошечке «До востребования» он получил письмо в розовом конверте, всполошился и тотчас бог весть куда укатил на извозчике, успев крикнуть Акиму, чтобы приглядел за сундуком и кормил живность...
Ухаживать за белыми мышами фокусника, за его котом и филином по кличке Сэр Домби Никитину приходилось и прежде — он был, пожалуй, единственным, кого Брукс допускал в свою гримировочную комнату.
Престидижитатор любил напустить на свою профессию туману, стены отведенных ему каморок сплошь увешивал какими-то кабалистическими знаками черной и белой магии, перед зеркалом ставил литографированный портрет самого Боско — «единственного и бесподобного Бартоломео Боско — неповторимого волшебника-чародея». И свои каморки и свою особу окружал по обыкновению ореолом некой таинственности (даже на короткое время выходя за дверь, не забывал повернуть ключ в замке). При таком положении вещей допуск юного Акима в святая святых говорил о многом. Брукс был не единственный, кто питал к юному саратовцу добрые чувства. И даже называл его своей правой рукой.
Чем же покорял людей Аким Никитин? Ведь внешне был, как говорили в ту пору, неблагообразен. (Дмитрий в сравнении с ним так просто красавец.) Лицо с грубоватыми чертами, светлые, словно бы сонные глаза, опушенные белесыми ресницами, и такие же соломенного цвета брови. О его глазах — бесстрастных и невыразительных— никак не скажешь, что они «зеркало души». Рыжеволос, вернее, сивый с отливом в ржавчину, не слишком складен,— чем тут прельщать?
И все-таки даже с такой неказистой внешностью он нравился людям. К нему тянулись, ибо Аким Никитин был наделен внутренним обаянием — оно-то и притягивало. Повзрослев, он научится очень тонко пользоваться этим редкостным даром.
Но вернемся к женитьбе Брукса.
В тот раз, когда он появился в балагане после отлучки, то показался Акиму каким-то взбудораженным и суматошным. Круглое розовое лицо его так и сияло блаженством. Кося глаза на щелястую перегородку — не подслушали бы,— Адам Янович поделился плещущей через край радостью: она согласна... он только что от нее... приехала сюда специально, чтобы встретиться... Все это фокусник выпаливал оживленным свистящим шепотом в самое Акимове ухо, нервически оглаживая при этом черного как смоль кота, прыгнувшего ему на колени.
— А главное что — деньги дает. Дело, голуба моя, сделано! — уже не таясь, произнес Брукс и резким движением смахнул с колен кота, что было воспринято филином Сэром Домби с откровенной радостью: он вспушил на. голове перья, проводил выпученным взглядом черного зверя, переступил когтистыми лапами на своем сучке-рогатуле под потолком и прощелкал крючкастым клювом что-то ехидное. Брукс, потирая руки, метался по тесной клетушке, заставленной иллюзионными ящиками, бархатными сервантами и прочими вещами из арсенала честного обмана публики. Радость победы распирала ему грудь. Он выскочил в коридор, распахнул дверь соседней комнаты и, удостоверясь, что там никого нет, продолжил свою ликующую реляцию: наконец-то у него свое дело. Дальше Никитины поедут уже сами, а он — в Петербург, там и обвенчаются...
Сколько же прошло с того дня? Да, три месяца. За это время многое могло измениться. Аким прикидывал, как поступит на самый худой конец,— допустим, Брукса не окажется на месте. Или в случае, если у него полный крах.
Свои мысли он привык додумывать до конца. А это требует определенного волевого напряжения и дисциплины. У людей, которые не усвоили такого метода целенаправленной — ни на что не отвлекаясь — умственной работы, мысли по обыкновению идут бессвязно, вразброд, обрывочно, перескакивают с одного на другое. Мозг наш большой хитрец: в тех случаях, когда от него требуется напряжение, он тут же направляет мысли по более легкому пути: на воспоминания, например, или просто на бездумное созерцание окружающего. Аким Никитин, даром что молод, успел уже выработать в себе, может и бессознательно, в силу своей натуры, эту способность сосредоточиваться и удерживать усилием воли внимание только на том предмете, который его занимает в настоящее время. В такие минуты он весь собран, умственные силы обострены до предела.