Аким привык, поднявшись на раус, перво-наперво оглядеться, оцепить обстановку и только после этого приниматься за дело — весело приглашать публику.
День выдался солнечный. Внизу под балконом плескалась река людская, она лениво перекатывала свои волны в просторных берегах Второй линии. В обе стороны плыло бессчетное множество шляпок, цилиндров, форменных фуражек, платков, шалей, но особенно много картузов самых различных расцветок и даже в клетку и в полоску. И ни единой непокрытой головы.
Сверху хорошо видна почти вся пестрая панорама гуляний, кишмя кишащая разношерстным людом. Сшитые на живую нитку палатки и лавчонки для торговли игрушками и сластями, рулетки, силомеры, паноптикумы, механические гадалки, лотки с расставленными на них грошовыми сувенирами, непременный аттракцион всех гуляний и ярмарок — «Метание колец», поодаль, на стыке Второй и Третьей линий, разместились карусели и перекидные (для отчаянных головушек) качели. Все это так привычно по гуляньям на Михайловской площади родного города, по крупным ярмаркам.
Воздух оглашен также с детства знакомой ему звуковой мешаниной, в которой слились воедино гул празднично одетой толпы, выкрики продавцов и зазывал, визг девиц, съезжающих по крутым желобам высоких катальных гор, пение оркестровой меди и шарманок, ухающие удары молотов на силомерах, трещотки, свистульки, дудки... А над всем этим выделяется громкий дребезжащий фальцет деда-зазывалы, который сыплет с рауса соседнего балагана стихотворные прибаутки.
У соседей слева балкон еще пуст. Аким подал знак, и Петюха звонко с удовольствием ударил медной тарелкой о тарелку и тотчас раскатил на всю округу дробное тремоло. И гуляющие запрокинули головы и увидели на балконе трех румяных паяцев, а над ними вывеску: «Занятно и поучительно». Течение людской реки остановилось. Внизу, под балконом Театра престидижитации, образовалась тихая заводь. Толпа разглядывала занятную картину, на которой человеку, стоящему на коленях, отсекали голову огромным мечом.
Юный акробат выжал на узких перилах балкона стоику. Внизу изумленно загудели. К Театру престидижитации отовсюду поспешили толпы людей.
Аким, глядя на старшего брата, который тем временем высоко подкидывал двухпудовик и ловко ловил его за рукоять, подумал: «Надо бы и ему дать в руки тарелки, чтобы Петьке подыгрывал, или нет, лучше турецкий барабан, так будет куда больше эффекту...»
И вдруг он увидел, что многие лица повернулись влево, люди внизу подталкивали локтями соседей, дескать, гляди, чудо-то какое... На раусе слева появились двое, даже трое: всклокоченный детина в синей венгерке и грудастая молодая женщина в костюме восточной гурии. Третьим был удав у этой самой дамы в руках, украшенных браслетами до плеч. Лохматый субъект орал: «Только у нас! Только здесь! Спешите видеть! Самый большой в мире змий — четыре аршина с четвертью. Пойман в диких лесах Амазонки. При поимке задушил трех человек. Питается кроликами и поросятами. Миссис Глория демонстрирует танцы с самым большим в мире змием. Спешите видеть!..»
Удав, теперь уже висевший у дамы на плечах, то свивал кольца, то лениво раскручивался. Акиму был виден его черный раздвоенный язычок, который многие принимают за ядовитое жало. Миссис Глория, девица довольно миловидная, зажав в кулаке шею «самого большого в мире змия», стала медленно засовывать его голову себе в рот.
— Смотрите! Смотрите! — оглашенно завопил тип в венгерке, указывая на женщину: — Миссис Глория, единственная в мире. Никто, кроме миссис Глории, не способен исполнить сего опаснейшего акта. Неповторимо! Спешите в кассу. Сейчас начинаем! — Мужчина поднял над головой большой колокольчик и громко зазвонил.
Когда Аким увидел, как от входа в Театр престидижитации зеваки начали переметываться один за другим к соседям с их завлекательным аттракционом, ему стало не по себе. А тут, как назло, Брукс возник и, пригибаясь, чтобы не было видно с улицы, зашипел: «Ну что же вы! Чего молчите?» Он так ценил Акима, считал, что никто лучше его не умеет «держать раус», а он как в рот воды набрал. У соседей уже полно, а они всего три билетика продали.
Аким вскипел:
— Да нешто удава перешибешь?
— Так что же, дать ему заглотать нас?
— Ладно, идите себе, Адам Яныч, я свою заботу сам знаю! — И отвернулся. Разговор, мол, окончен.
Недоволен, видите ли, а ведь сам же не учел соседа, а он вон какую свинью нам подложил... И вслух тихо сказал братьям:
— Отвлечь надо. Сделайте стоику в руках. Дмитрий огрызнулся:
— Еще чего! Коронный номер портить на раусе.
— Делай, обалдуй! — властно приказал Аким. И — чуть помягче, примирительно: — Пойми, другого выхода нету...
Петр надел на ступни ног ременные петли своих голосистых тарелок. Дмитрии поставил братишку себе на плечи и взял его на стойку в руках. В этом положении Петя принялся рьяно колотить ногой об ногу; сверкающая на солнце медь подняла такой тарарам, что, вероятно, даже было слышно в царских покоях Зимнего.
На призывные звуки и столь необычное для рауса зрелище к Театру престидижитации снова устремились люди из отдаленных уголков. К тому же дама с удавом исчезла с балкона, видимо, ушла выступать, а синий крикун, как и дед-зазывала справа, Акиму уже не помеха.
Разговаривать с раусного балкона, завлекать публику он и впрямь был мастак. (Сын Акима Александровича, Николай Никитин,— речь о нем впереди — рассказывал автору этих строк: «Брал отец не рифмованными «складешинами» и не кривлянием, как другие, а непринужденным общением с толпой, меткими остротами на реплики весельчаков из публики. Именно в этом была его сила...»)
Заученными текстами Аким Никитин почти не пользовался. Главным образом находчиво импровизировал. Умел рассмешить удачной шуткой, поддеть острым словцом кого-нибудь из толпы, глумливо передразнить барыньку, проходившую мимо, да так, что все разом повернут головы ей вслед и проводят дружным гоготом; умел кинуть сверху парням и девкам соленую двусмыслицу или пройтись по адресу важничающего околоточного, фигура которого замаячит неподалеку — сверху, с рауса, многое увидишь, а гаеру-насмешнику что ни сморозь, все сходит с рук.
Брукс вновь появился на лестнице, на сей раз сияющий, с приятной вестью: продают билеты уже на следующий сеанс. Достал из жилетного кармашка на солидном брюшке часы с цепочкой — «Через десять минут начинаем. Митя, и вы, Петя,— на контроль»...
А средний брат остался «на посту»; он вдохновенно веселил зевак, собравшихся внизу, не забывая между тем приглашать их в кассу, завлекательно расписывая программу,— сказано же: дело свое знал крепко. Голос у Акима Никитина был носовой, несколько гнусав,— таким, к слову заметить, и оставался до конца дней, однако сценическую речь паяца это не портило, напротив, усиливало комическую окраску. Люди внизу, устремив на него взоры, ожидали новых шуток. Схватчивым глазом Аким приметил, что кое-кто разглядывает и обсуждает содержание картины, прибитой на фасаде, и тотчас сымпровизировал: дескать, ничего особенного, одним безголовым барином больше! Не велика беда... Остротку встретили дружным смехом, и балконный комик, подхлестнутый удачей, поддал жару: находчиво обыграл соседского удава, обвившего шею своей грудастой хозяйки,— она уже опять торчала на раусе.
— Эка невидаль! Такую шейку обнять всяк не прочь...— И добавил с комичной гнусавостью: — Попробовала бы она укротить мою Марфушку, та меня давеча так обняла, что насилу живой вырвался...
Немудрящая шутка встречена новым взрывом смеха. Под балконом все пришло в движение; хохоча, люди откидывались назад, покачивались, оборачивались друг к другу. Теперь это уже была не тихая заводь, а бурливый водоворот.
Синяя венгерка орала свое заученное: «...четыре аршина с четвертью...» Аким повернулся, слушает, даже переместился на левый торец рауса... «Пойман в диких лесах Амазонки...».
— Парголовского участка,— громко вставляет паяц.
— Питается кроликами и поросятами... Аким добавляет в тон:
— И хорошенькими барышнями...
— При поимке задушил трех человек...
— Подумаешь, вот мой барин-помещик дюжинами душил, и то ничего... А ноне-то — фигу с маслом...