Фирма Гагенбека продавала уже выдрессированных животных: отдельные экземпляры и целые группы. По желанию можно было приобрести медведя-акробата, пантеру, балансирующую на шаре, дюжину резвых фокстерьеров с забавным репертуаром или, наконец, группу хорошо обученных хищников — платите денежки и можете выступать.
Никитину было известно, что вот уже два года, как по Европе с огромным успехом разъезжает созданный Гагенбеком зооцирк. Это был совершенно новый вид зрелища, программа которого состояла из номеров с блистательно выдрессированными животными: особенным успехом пользовались слоны — группа в девять голов. Такого еще не бывало. Вот уж действительно чудеса.
Со временем между Гагенбеком и Никитиным установились долголетние деловые отношения, подкрепленные взаимной симпатией. Директор русского цирка мог послать в Штеллинген короткую телеграмму, ну, например, «прошу выслать двух слонов и ягуара», и был уверен, что заказ выполнят без задержки. Иной раз, приезжая в Гамбург, он проводил в «звериной школе» по два-три дня. Такое непосредственное общение с опытными дрессировщиками во многом помогло ему постичь тонкости воспитания животных.
Свое прибытие в Гамбург в 1894 году Никитин подгадал к 10 июня — в этот день отмечалось пятидесятилетие Гагенбека. Во время теплой встречи Аким поздравил юбиляра и обменялся с ним крепким рукопожатием, а затем распаковал сверток и церемонно подал имениннику большую банку черной икры и четверть «бело-головки» (русская водка самого высокого качества). Гагенбек смущенно крякнул, потеребил седеющую бороду и растроганно обнял русского. В этот вечер Никитин был гостем в доме Гагенбеков, сидел за многолюдным праздничным столом.
Аким Александрович очень гордился сувениром от всемирно известного гамбуржца — брелоком, сделанным из когтя льва и оправленным золотым ободком. Коготь принадлежал тому самому зверю, который случайно вырвался из цирка и напал на проезжавшую по улице лошадь и которого задушил вожжами кучер... Подружился Никитин в «Дрессуршулле» и с братом Карла — Вильгельмом, не менее даровитым укротителем.
Из школы Гагенбеков вышли многие и многие звезды дрессуры, в том числе и женщины, одна из которых — мисс Зенида — впоследствии несколько лет кряду будет с огромным успехом выступать в цирках братьев Никитиных.
5
В канун нового века, 31 декабря, вечером, в Московском Художественном театре произошло событие, которое глубоко отозвалось в сердцах всех, кто присутствовал на спектакле «Дядя Ваня». Когда пьеса окончилась и опустился занавес, публика некоторое время сидела, по словам очевидца, «какая-то растерянная». И вдруг с дальних скамей первого яруса раздался чей-то сильный взволнованный голос. По-ораторски громко и внятно человек приветствовал театр и пожелал ему в будущем году давать публике такие же счастливые минуты художественного наслаждения. Зрительный зал и все, кто находился по другую сторону рампы, с затаенным дыханием внимали говорившему. Голос продолжал: «Пусть все ваши спектакли заставляют так же глубоко чувствовать и остро мыслить, как сегодняшний. Пусть умножают нравственные силы народа».
Импровизированная речь вызвала овации всех присутствующих, ибо отвечала тогдашнему настроению русского общества. И содержание чеховского спектакля и взволнованное слово зрителя воспринимались как своего рода политическая акция в атмосфере предгрозовой духоты 90-х годов прошлого столетия.
Восемь дней спустя после того случая автор «Дяди Вани» напишет в письме другу: «Наше общество утомлено, от ненавистничества оно ржавеет и киснет, как трава в болоте, и ему хочется чего-нибудь свежего, свободного, легкого, хочется до смерти».
«Размышления в ночь накануне нового века» — вывел на чистом листе бумаги ссыльный поэт Янис Райнис, гордость латышской культуры. Наступающее новое столетие застигло его вдалеке от родины, в Вятской губернии, в чужой холодной избе. «Размышления» — это полные горечи мысли поэта о несовершенстве мира, о царстве насилия и зла, о неудовлетворенности и страдании человечества. И он молит о том, чтобы занимающийся день не знал пушечного грохота, чтобы не сек меч. «Пусть вздохи утихнут,— писал он,— пусть тихо стонут те, кому стонать; пусть, стиснув зубы, скрывают досаду». Конец у стихотворного размышления оптимистичен. Поэт верит в здравый ум человечества, он убежден, что в новом веке «исчезнут гнев, стоны и проклятья».
Мыслящая Россия мучительно искала выхода из духовного кризиса. И, быть может, наиболее отчетливо этот поиск выразился в широчайшем размахе студенческих волнений. Зимой 1899 года вспыхнула первая всероссийская студенческая забастовка, всколыхнувшая все передовое общество.
Наступающий век пес с собой торжество денежного мешка — буржуазия настойчиво рвалась к командным высотам в государстве. Молодой В. И. Ленин чутко уловил эту ситуацию и оперативно, в том же 1899 году, откликнулся фундаментальным социально-экономическим и политическим исследованием «Развитие капитализма в России». Своеобразной художественной иллюстрацией к этому труду можно рассматривать только что завершенный роман Горького «Фома Гордеев». В своем произведении великий писатель-реалист глубоко прослеживает пути развития русского капитализма.
В преддверии праздника художники изощряли свою фантазию: с обложек журналов, с газетных полос и уличных транспарантов на вас мчались паровозы, аэропланы, русские тройки, велосипедисты с надписью «Двадцатый век». Откликнулись и Никитины: заказали клише, на котором была изображена лошадь, несущая в зубах плакат «XX век» и отбивающая задней ногой мяч с надписью — «XIX век».
Смена веков воспринималась человечеством как светлый символ надежды на обновление жизни. Люди чувствовали себя причастными к этому историческому порубежыо, с которого должно было открыться лучезарное будущее.
6
Едва Никитины поднялись на второй этаж к Петру в дом, как тут же в прихожей, возле вешалки, забитой шубами, хозяин — весел и наряден — обнял брата и по-родственному чмокнул в холодную щеку Юлию.
— А вы, господа хорошие, как всегда, последние. Скидывай, голуба, свои меха.— Деверь принял с плеч гостьи слегка запорошенное снежной крупкой котиковое манто отделанное соболями, и такой же капор с длинными белыми лентами.
Первое, что бросилось в глаза Юлии,— огромная, во всю стену гостиной, копия «Богатырей», выполненная в цвете на склеенных толстых листах бумаги. Фигуры Ильи Муромца, Добрыни и Алеши Поповича, сидящих на конях в боевых доспехах, оставались васнецовскими, а вот головы кто-то подрисовал — и довольно точно — братьев Никитиных: Дмитрия, Акима и хозяина дома. Картина забавна и производила сильное впечатление. Глядеть было смешно, и вместе с тем озорная композиция чем-то притягивала, улыбка сменялась раздумьем, а раздумье — чувством гордого сопричастия к славным трем богатырям русского цирка. Да кто же это придумал, кто нарисовал?
Тринадцатилетний Колюня — он уже с утра тут — прижался к теплому боку мамы Юли и шепотом открылся: это дядя Толя нарисовал.
— Какой дядя Толя? Дуров? Мальчишка кивнул — он.
Юлии известно, что прославленному клоуну талантов не занимать. У нее самой хранятся два его пейзажа: один маслом писан, другой — акварелью — прекрасное прибавление к ее коллекции. Не сводя глаз с веселого шаржа, Юлия подумала: видать, начал понемногу оправляться от несчастья. А еще каких-нибудь дня три-четыре назад был так жалок. Куда подевался всегдашний лоск, где неизменная живость смолистых глаз? И выглядел каким-то потерянным: ни следа от прославленного острослова. Оно и понятно: до шуток ли, когда такое стряслось...
В последних числах декабря этого 1899 года Петр получил от него депешу, всего в одно слово: «Спасай!» Петр тут же перевел телеграфом деньги в Кишинев и, переговорив с Акимом, пригласил Дурова поработать. При встрече Анатолий Леонидович рассказал Никитиным: в первый раз в жизни решил открыть собственный цирк, собрал все силенки, влез в долги — и на тебе! Пожар! Да еще какой! Убыток аж в целых тридцать тысяч. А самое ужасное — животные погибли. Да не просто животные, а ученые, главные работники...