И вот снова при параде — во фраке и крахмальнои сорочке, снова весел и галантен. Подошел к госпоже директрисе, ласково взял руку, поднес к губам для поцелуя.
— Вижу, милейшая Юлия Михайловна, что угодил. Я знал: кто-кто, а уж вы-то, известная наша пародистка, оцените.— Дуров продолжал любезный разговор: он полагает и даже уверен, что душенька Юлия Михайловна уже приобрела репродукцию с васнецовских «Богатырей», о которых столько разговору сразу же после того как были написаны в прошлом году. Ну а коли еще не куплно, то он будет счастлив найти для нее этот шедевр. Подошел Петя и учтиво согнул локоть, чтобы она взяла его под руку, и повел знакомить с гостями, нарядными, сверх мер оживленными и любезными. Кроме Дурова она знала здесь лишь Жоржа Костанди, замечательного музыкального клоуна, начитанного, интеллигентного человека из обрусевших греков, поговорить с ним — одно удовольствие.
Петр оставил ее в кресле у стены, рядом с четой Костанди, сам поспешил вернуться к обязанностям хозяина. Сюда же перебрался со своим стулом Дуров. Разговор шел о цирковых новостях
— Слыхали: ваш, Юлия Михайловна, выкормыш Красильников прогорел,— сообщил Анатолий Леонидович.
— В Батуме? — ойкнула она.— Ну надо же! Второй раз! Мужчины заговорили об изменчивости циркового предпринимательства, а Юлия, страшно огорченная, отключась: пережив— неприятное известие. Ей было искренне жаль своего питомца, двадцать лет, что тот состоял при них, из нескладного, забито оборвыша превратился в настоящего мужчину — видный, высокий и лицом пригож, любо-дорого поглядеть. Александр Антонович стал в доме своим человеком, правой рукой Акима. А после женитьбы задумал собственное дело завести. Что ж, пробуй! Ты уже вполне созрел. Дали денег, четырех дрессированных лошадей — на почин! И ведь, казалось бы, все у человека было для успеха: не глуп, расторопен, цирковые премудрости знает назубок. И коммерции было у кого учиться: Акимов-то пример перед глазами. И опять же, обвенчался со своей, цирковой — Танюшкой Сычевой, сестрой знаменитого наездника, женщина грамотная, серьезная, балетмейстер и сама прекрасно танцует. Детишки пошли. А вот поди ж ты — не случилось им счастья. В Костроме в тот раз отработали три месяца и вылетели в трубу. Снова вернулись под наше крылышко. Два года ютились при нас, а после пасхи являются: родимая, Юлия Михайловна, на вас вся надежда. Замолвите, Христа ради, словечко Акиму Александровичу. Опять судьбу свою попытать хотим. Все ошибки свои учли, теперь не прогорим. Скопили семь сотен, по сами понимаете, на эти деньги разве откроешься... Ладно, уговорила, снова дал тысчонку и шапито. Татьяна писала из Батума: место арендовали хорошее, возле порта, тут полно иностранных моряков, труппа подобрана небольшая, но славная, сезон думаем открыть в сентябре. И вот — бог ты мой! — опять банкроты. Нет, видать, статной фигуры еще мало, чтобы дела успешно вести. Нужны какие-то другие качества... Скольких цирковых знает она — вот так же делали попытки, да не выходило, возвращались к разбитому корыту.
Костанди в паузе сказал, отгоняя от Юлии Михайловны табачный дым своей папиросы:
— А Ваня-то Радунский, к вашему сведению, нового партнера нашел.
— Кого же? — заинтересовался Анатолий Леонидович. Профессиональные дела, каких ни коснись, всегда занимают людей более всего.
— Станевского. Мечислава. Поляк...
— А-а, знаю-знаю, у Чинизелли коверным подвизался. Недурственный комик. С приятной внешностью и с голосом. Ну, слава богу, а то намыкался, бедняга, все никак не мог подобрать человека: то бездарь попадется, то пьяница. Хорошо, когда имеешь такого брата, как ты, Жорж.
— Теперь опять Бим-Бом греметь начнут. Слышно, их в Варшаву пригласили, а потом в Берлин ангажированы.
Юлия, глядя на говорящих, подумала с теплотой: какие оба славные. Много ли найдется в цирке таких содержательных людей. Ей, хорошо осознающей свою силу рассказчицы, умеющей заставить слушать себя, тоже захотелось поделиться новостями, до которых так жаден их брат, цирковой артист. Рассказала про депешу из Италии, от подруги, влюбленной в циркового силача-красавца и умницу Сергея Елисеева, бог ты мой, с каким блеском выступал у них в цирке прошлый год. Валентина специально понеслась за ним в Милан, где ныне проходил Международный чемпионат тяжелой атлетики. И телеграфировала оттуда: «Поздравь. Счастлива. Сережа выиграл первый приз».
— Аи да Елисей! До него, если не ошибаюсь, из наших еще никто таких высоких барьеров не брал за границей.
— Знай наших русских!
— Выходим уже на мировую арену.
Юлия, не желая выпускать из своих рук нить разговора, продолжала:
— Только что из Петербурга вернулся Нижинский. Ездил хлопотать, чтобы сына взяли в балетную школу. И там, представьте, попал на выпускной экзамен и, знаете, прямо-таки ошеломлен, какое дарование увидел на сцене, говорит, что-то особенное, небывалое — Анна Павлова. И что примечательно, дочь простой прачки и солдата. Фома говорит: свет еще такого таланта не видывал...
Подошел Петр Никитин, послушал Юлию и, широко улыбаясь, весело вклинился в разговор:
— Да у нашего Фомы у самого малец — чудо. Я все твержу ему: «Отдай, пан, мальчишку в акробатику. Я из него такого прыгуна сделаю — самого Алешку Сосина переплюнет...»
Пышущая здоровьем, дородная, затянутая в корсет, Александра Яковлевна — жена Петра — громко пригласила всех к ужину.
Когда гости разместились за праздничным столом, который, говоря словами романистов прошлого века, ломился от яств, Дуров поднялся и поставленным голосом, натренированным на манеже, объявил:
— Милостивые государыни и милостивые государи! Хозяину этого прекрасного дома вздумалось назначить меня тамадой, на что я с величайшим удовольствием согласился.— Анатолий Леонидович в шутливом тоне объяснил порядок произнесения тостов. Сперва, как и повелось, выпили за хозяев дома. Петр предложил тост во здравие Юлии, несравненной, как он выразился, дамы, первейшей помощницы брата в его многотрудных делах, доброго ангела русского цирка.
Аким властно постучал ножом по бокалу. Наступила почтительная тишина. Юлия знала о приготовленном сюрпризе и все же волновалась. Муж вскрыл упаковку и поднял кверху бутылку красного вина.
— Настоящее «Клико»,— произнес он с достоинством. Голос звучал твердо, как у людей, привыкших повелевать.— Историческая, можно сказать, вещь. Выпуска...— Аким пристукнул пальцами по этикетке,— семьдесят третьего года, того самого, когда братья Никитины открыли свой первый цирк — русский цирк. Куплено было, чтобы отпраздновать это архиважное для семьи событие, но за делами не привелось... Быть может, и к лучшему. Зато теперь, в такой торжественный день, можем отведать — каждому по глотку достанется.
После того как гости воздали должное старому вину, поднялся Костанди. Голос у него густой, красивого баритонального тембра, изъяснялся он, как привык на манеже, короткими предложениями. Жорж сказал, что коллеги по арене хорошо знают, что его слабость — мифология. По всей вероятности, добавил он с улыбкой, сказывается кровь предков. В мифах, по его мнению, сокрыта вся мудрость человеческого бытия. И всякий раз, когда он думает о братьях Никитиных, ему на ум тоже приходят кое-какие мифы. Достославный Петр Александрович, к примеру сказать, всю свою жизнь служил и притом в высшей степени успешно сразу двум богам — Аполлону, покровителю искусств, и Меркурию — богу коммерции.
— И еще одному богу,— озорно сверкнул глазами Дуров,— Дионису.
Все засмеялись и захлопали в ладоши.
Жорж Костанди не из тех, кто полезет за словом в карман, он тут же подхватил шутку:
— Уж это так. Наш ретивый служитель Диониса не иначе как следует наставлению славного поэта Лермонтова, который утверждал: «Вино в печали утешает и сердце радостью живит...» А теперь позволю себе напомнить легенду о Тезее и прекрасной Ариадне.— Жорж учтиво поклонился Юлии.— История эта полна глубокого смысла.