Братья Никитины

Юлия с интересом и легким смущением слушала про то, как мудрая дочь критского царя полюбила прекрасного юношу Тезея и помогла ему победить Минотавра — страшное чудовище, обитавшее в пещере-лабиринте, из которого еще никому не удавалось выбраться. А Тезей не только вышел сам, но и спас обреченных на гибель людей. И важнейшую роль в этом сыграла любовь подруги. Жорж еще раз склонил голову перед госпожой директрисой. Далее он ловко перевел рассказ на Акима, который вывел русских артистов, вынужденных плутать по лабиринту темных ярмарочных балаганов, на просторы большого искусства.

Речь понравилась, кто-то даже гаркнул — ура! Поднялся с наполненным бокалом Дуров и сказал, что по праву тамады берет себе слово для новогоднего спича. Сегодня Анатолий Леонидович, в ударе, и Юлия приготовилась услышать нечто интересное, зная по опыту, что коль уж тот стал говорить публично, то все будет веско и значительно.

—   Господа! В прошлом году газеты принесли приятную весть: на «Ермаке» — первом в мире ледоколе — поднят флаг. Событие это взволновало весь русский народ. Отныне «Ермак» приступает к своим прямым обязанностям — начинает пробивать богатырской грудью ледяной панцирь. А нынче все мы с приятностью узнали, что уже этой весной он вывел из тягостного ледового плена на Балтике двадцать с лишним судов. Это настоящий подвиг, господа. И мне хочется сравнить его с подвигом братьев Никитиных. Они так же пробили своей грудью мертвый лед иностранного засилья, взломали вековую ледяную толщу отчуждения нашей публики от русского цирка.

Дуров продолжал развивать свою мысль о том, что отныне русские артисты — любимые дети, а не пасынки, как бывало, на своей земле. И это для цирковой братии — главное завоевание уходящего века. Анатолий Леонидович бросил взгляд на массивные часы.

—  Через семь минут неподкупный Хронос переведет стрелки и наступит новый век. Мы ждем эти минуты с замиранием сердца: нас волнует тайна грядущего столетия. Мы хорошо знали век минувший, но совсем не знаем век приходящий. Каким будет его лик? Пока что этот пришелец для нас — терра инкогнита. Каким же он окажется — добрым к людям или же, напротив, безжалостным? Куда поведет нас — к свету разума или же ввергнет в пучину кромешной тьмы? Какие силы возьмут в нем верх — силы вражды и ненависти или силы единения и братства? Словом, мы хотели бы проникнуть в самое сокровенное двадцатого века. Хотелось бы надеяться, дорогие друзья, что человечество вступает в эру торжества разума и анализа, в эру технических откровений и широчайшего пробуждения общественного   сознания; наконец, в эру расцвета всех искусств, в том числе и циркового. Прошу, господа,— он снова взял свой фужер,— поддержать меня и осушить бокалы за приход именно такого века.

Все взоры обращены на циферблат часов. Вот обе стрелки сошлись на самой высокой точке, и в этот миг начался бой — гулкий, басовитый, раскатистый. Торжественный звон соединенных бокалов с игристым шампанским завершил эту минуту трепетного волнения.

Неожиданно в дверях показались два герольда в малиновых камзолах с фанфарами в руках, они встали по обеим сторонам дверной рамы и громко затрубили. В комнату смело вошел трехлетний Коля Лавров, будущий знаменитый клоун, одетый во все белое, с опушкой соболем. На груди малыша красовался обшитый блестками знак — «XX век». Юлия, под присмотром которой был сшит этот костюмчик, с удовлетворением отметила, что наряд выглядит как нельзя лучше.

Малыш собрался что-то сказать, но вдруг темные окна ярко вспыхнули заревом. Багровый отсвет окрасил стены и пол — горело где-то рядом. Гости переглянулись. «Пожар!» — выкрикнула истерическим голосом какая-то женщина. Юлия со своей молниеносной реакцией, не раз спасавшей ее, мгновенно подхватила на руки ребенка Лавровых, цепко взяла Колюню за локоть и метнулась к выходу.

— Спокойствие, господа! — громко произнес Дуров. Он уже успел встать на стул.— Спокойствие! — Голос его был тверд и властен.— Никакой это не пожар! Это фейерверк. Всего-навсего петарда со стронцием.— Светло улыбаясь, он пояснил: — Мы хотели... ну... чтобы это было воспринято как заря новой жизни. Или, если угодно?— заря новой эры. Вива-а-ат новой эре!

НОВОЕ — ДВАДЦАТОЕ - СТОЛЕТИЕ

1

Двадцатый век. Отныне эти четыре скрещенные палочки будут встречаться на каждом шагу. Перекочуют они и на деловые бумаги никитинских цирков; жизнь братьев теперь текла размеренно, по старому руслу, ничего сколько-нибудь приметного в их судьбе не происходило вплоть до той трагической весны 1902 года, принесшей Акиму Никитину тяжелые душевные переживания.

Как всегда, он в частых переездах. Уже в первые месяцы нового столетия побывал в добром десятке городов, в том числе я в Париже. К Гагенбеку на этот раз наведаться не удалось — не хватило времени, хотя и намечал, чтобы попутно познакомиться Гамбурге со строительством грандиозного, как ему говорили, цирка Буша.

Пауль Буш — новая видная фигура циркового предпринимательства, владелец крупнейшего в Европе стационара на пять тысяч мест, возведенного в Берлине шестнадцать лет назад. К началу нового века этот чужак, бывший кавалерист, вышел абсолютным победителем в острой конкурентной войне, разыгравшейся между ним и неудачливым наследником Эрнста Ренца.

Знакомство Никитина с хозяином берлинского циркового гиганта состоялось в один из наездов в столицу Германии, однако отношения их не сложились — при встречах Буш был надменен и сух,

В столицу Франции Никитин поехал, чтобы собственными глазами повидать шумно разрекламированные чудеса Всемирной выставки. Ну а главным образом, конечно, за цирковыми новинкам для манежа. Остановился он, как явствует из пометок в блокноте на улице Риволи, у своего давнего знакомого, любителя и знатока циркового искусства, поляка по национальности Р. Д. Витолло. Ричард Данилович охотно взял на себя роль гида русского гостя по оглушающему «городу блаженства», как называли Париж в бесчисленных проспектах. Редчайший, конечно, город! От всех других европейских столиц, где случилось побывать Акиму, Париж отличался радостным оживлением. Казалось, здесь все живут весело, улыбаясь и шутя. Куда ни зайди — все разговаривают с тобой свободно и приветливо. И в особенности приветливы женщины, приветливы без кокетства, без намерения приглянуться. Легкость у французов, видать, в крови. Сколько перебывало в никитинских цирках артистов из этих мест — хоть бы один попался мрачный, без замашек шута.

В Париже 1900 года многое изумляло Акима. Странно, например, было видеть на брюках мужчин отглаженную складку — прямо как струна. Странно, конечно, а все ж таки не откажешь в элегантности: складка придавала фигуре стройность. Поразился и женщинам — надо же так укоротить юбки! Теперь легкие и гибкие француженки походили на вертлявых подростков. Витолло улыбнулся его замечанию — это дань новому веку, который принес повальное увлечение спортом. Любезный Аким Александрович, поди, уже и сам обратил внимание: вон стайка велосипедистов несется сломя голову по улице, а вон три молодые женщины в белых бриджах и жокейских шапочках гарцуют верхом на лошадях. Сплошное эмансипе... Да, кстати, известно ли ему, что сейчас в Париже проходят Вторые Олимпийские игры и в них участвуют женщины, заметьте: впервые в истории.

Акиму Никитину везло на людей, от которых, по его неизменному присловию, «можно позаимствоваться». Витолло — человек сведущий, он водил Акима по городу без устали. Они довольно подробно осмотрели на «ЭКСПО» (так сокращенно называли выставку) множество павильонов, различного рода музеев, зрелищных заведений. Большой интерес вызвал Храм Электричества, как парижане и приезжие называли едва ли не самый большой павильон, в центре которого стояла мраморная статуя женщины, символизирующая новую эру. Статую окружали приборы и аппараты, воплотившие в себе эпохальные открытия: телеграф, телефон, вольтова дуга. В поднятой мраморной руке сверкала лампочка накаливания, а ноги статуи попирали обломки газового светильника. Ярчайшее впечатление оставила фонорама. Об этой удивительной новинке Аким и прежде слышал от Карла Краузе, но то, что увидел, просто потрясло его. Это был кинематограф. Не случайно Карл мечтает завести такой же. Долго любовались они с Витолло чудом архитектурного и скульптурного искусства — мостом Александра ИI, перекинутым через Сену (его открытие было приурочено к дням «ЭКСПО»), и с большой приятностью отметили возросший интерес ко всему российскому. Толпы восхищенных зрителей собирались в русском Центральном павильоне, в павильонах лесного дела и горного, в последнем особенным успехом пользовалось художественное литье каслинских мастеров. Преисполненный изумления Аким впервые в жизни прокатился в вагоне только что пущенного парижского метрополитена.