Аким встал рядом с мужчиной, который показывал живые картинки и давал пояснения. Теперь он знал, что это — сам содержатель. Личность примечательная, как выразился Брукс, которому Никитин накануне рассказал о «Кабинете редкостей и новостей». Немного важничая, Адамчик заметил, что знаком с этим человеком: он — незаконнорожденный сын какого-то графа. Хорошо образован: учился за границей. Дома у него целая лаборатория, вечно что-то мастерит, изобретает. «Я собираюсь попросить его придумать новые фокусы, ему это, миленький мой, пара пустяков...» Однако ж дело его, добавил с кривой ухмылкой Адам Янович, не слишком-то доходно... Но, впрочем, он и не гонится за барышом. Моя цель, говорит,— просвещать общество...
...На экране двигался худощавый молодой человек высокого роста в широкополой соломенной шляпе, он срывал с кустов какие-то белые шарики и клал в сумку, которая висела у него на плече.
— На ферме своего отца,— продолжал человек за аппаратом,— собирал хлопок, выращивал дыни и виноград. Однако вскоре отец Авраама разорился, и юноше пришлось наняться в поденщики. Потом он работал плотогоном...— На экране по широкой реке плыла длинная связка бревен; тот же высокий парень в той же шляпе орудовал длинным шестом...— Был лесорубом, землемером, репортером провинциальной газеты,— пояснял содержатель «Кабинета», вращая ручку своего аппарата. На светлом квадрате полотна одно за другим сменялись изображения. Картинки, преимущественно силуэтные, были довольно искусно нарисованы. Впечатление создавалось огромное. Аким отметил, что благородной манерой говорить этот господин сильно отличается от привычных ему ярмарочных панорамщиков, которые, давая пояснения к своим картинкам, обычно тараторят вызубренное бесстрастным голосом.
— Авраам Линкольн — человек, который сам сделал себя, до всего дошел путем самообразования,— произнес владелец «Кабинета», выделив эти слова несколько приподнятым тоном.— Блестящий оратор, человек острого ума и неподкупной честности, Линкольн снискал у американцев огромный авторитет и не далее как в прошлом году был избран президентом Соединенных Штатов Америки.— Бумажная лента разматывалась, являя все новые и новые изображения. А поясняющий отмечал глубочайшую симпатию, какую вызывает этот борец за гражданские права у всей прогрессивно мыслящей России.
Каждое время выдвигает своих кумиров. Тогда героями дня были Авраам Линкольн и Джузеппе Гарибальди; столь быстрый отклик на этот факт поразил вдумчивого парня. Услышанное и увиденное произвело на него глубочайшее впечатление. Мысли так и роились в голове. Подумать только, всего какой-нибудь год, как этого Линкольна избрали президентом, а уже про него рассказ готов! Тот же Гарибальди еще только начал войну, а об нем уже картинки живые показывают. И когда только успели нарисовать! Вот уж и впрямь «Кабинет новостей». Так вот и надобно работать. «Вот у кого учись»,—сказал он себе. Жаль только, народу маловато. Ну так ведь такое дело рекламировать постарайся как следует. А у них... Разве это вывеска! С такой завлекательной программой... господи, да тыщами ворочать можно. Вот бы соединиться с этим человеком, многому от него удалось бы набраться...
И впредь Аким Никитин, уже в то время остро осознавший свое низкое развитие, будет, подобно сыну фермера, бывшему издольщику, с жизнью которого только что познакомился, всерьез озабочен самообразованием. И впредь головастый парень будет жадно тянуться к интересным людям, от которых можно, по его выражению, «позаимствоваться» тем, чего ему сейчас недостает,— знаниями, манерой держаться и манерой, опять же по его выражению, «разговаривать с образованным человеком».
Пасхальная неделя на исходе, посократилось число сеансов, и появилась возможность больше удовлетворять свою ненасытную пытливость. Будущему организатору циркового дела многое из увиденного здесь сослужит впоследствии добрую службу: в качестве строителя цирковых зданий он запомнит причудливые фасады театров; будущий режиссер, каким он предстанет уже в самом недалеком времени, вберет в себя то обилие художественных впечатлений, которые, вызрев в его голове, найдут отражение в новых постановках.
5
Однажды, воротясь в свой закуток, Аким застал там незнакомого молодого человека, опрятно одетого, с бритым актерским лицом. Дмитрий представил визитера: «Господин Стуколкин, зашли познакомиться...» Гость, любезно улыбаясь, сказал, что ему понравились номера братьев и в особенности остроумные шутки там, на балконе... Просто восхитительно! А такого, чтобы в стойке бить ногами в медные тарелки, он даже в императорском цирке не видывал. Это, знаете ли, новинка. «Браво, браво, малыш!» — ласково похлопал он Петюшку по плечу... Завязалась беседа, живая и непринужденная. Гость рассказал о себе: он — солист балетного театра, на первых ролях, но некоторым образом причастен и к акробатике. Все эти курбеты, сальто, каприоли умудряется к месту использовать в танцевальных партиях.
— Вы изволили заметить,— поинтересовался Аким, накладывая грим перед зеркальцем,— что имели касательство до акробатики, каким же образом, осмелюсь узнать, постигли оное занятие?
— А мы это штудировали в театральном училище,— ответил гость, картинно привалясь к дверному косяку.
Петя пояснил:
— Господин Стуколкин говорили, что там был целый цирковой класс.
— Муштровали нас,— поощрительно улыбнулся мальчику Стуколкин,— французские циркисты Поль Кюзан, слыхали небось, бесподобный наездник и режиссер каких мало. Умер, бедняга, здесь же, в Петербурге, от холеры лет пять назад... Во-от...— И, встрепенувшись, продолжал: — Девиц же обучала его сестра Полина Кюзан, тоже изумительнейшая наездница, ну да вы, полагаю, уже не раз сходили в ее цирк... Нет еще? О-о, непременно побивайте. Там нынче гремит господин Леотар.
Аким подумал: «Вот бы Петюху определить в то училище. И ножки бы повалиться — возьмите Христа ради, он очень способен до сего дела...»
— А в училище это самое кого же берут?
— Так оно больше не существует,— ответил Стуколкин.— То есть само-то училище, славу богу, существует, а вот циркового класса теперь уже нету. Как цирк закрыли лет десять назад, так и наездников готовить перестали.
Тимофей Стуколкин коснулся одной из примечательных и малоизвестных сторон истории русского цирка — подготовки циркистов, как было принято говорить в ту пору, на государственном попечении.
Говоря нынешним языком, к решению готовить кадры отечественных артистов для выступлений на манеже подтолкнул чиновников из театрального ведомства ряд обстоятельств и в первую очередь необыкновенная популярность этого искусства в среде аристократов, можно сказать, настоящая циркомания. Столичная публика, как, впрочем, и публика многих других городов, разделялась на два лагеря: «театралов» и «циркомаиов», последние обычно превышали первых.
На арене подвизались тогда преимущественно иностранные артисты. А те, закончив гастроли, отбывали восвояси. Следовательно, надобно было позаботиться о собственных артистических силах, что, в общем-то, как подсчитали чиновники театральной дирекции, к руках которых находились все виды зрелищ, должно обойтись гораздо дешевле. Подали рапорт царю.
Император Николай, к имени которого прочно приклеилось прозвище Палкин, по определению Алексея Толстого, «тиран, душитель вольной мысли, прусский солдафон», тот самый Николай, кто огнем и мечом подавил восстание декабристов, кто притеснял Пушкина, кто гноил в ссылке Шевченко, сгубил Лермонтова и Бестужева-Марлинского,— так вот этот самый Николай был при всем том не чужд муз искусства, любил наряду с шагистикой и развлечения, посещал театры, благоволил к хорошеньким наездницам. И даже распорядился воздвигнуть колоссальный цирк (ныне в этом здании помещается Государственный театр оперы и балета имени Кирова).
Прочитав рапорт своих чиновников, Николай продиктовал секретарю высочайшее волеизъявление. Документ этот сохранился. Йот некоторые выдержки из него: «Во избежание постоянных капризов иностранцев, приучать исподволь к цирковой конной езде своих. Для того повелеваю Кюзану, как опытному артисту и педагогу, выбрать из театральной школы головорезов как мужского, так и женского пола, которые по его суждению могут оказаться годными в будущем для таковой деятельности».