Одним из тех «головорезов» и был Тимофей Стуколкин. В тот день он досказал Никитиным свою историю. Кроме него было отобрано шестнадцать воспитанников. Дважды на дню — сразу же после урока танца и в пять вечера— классные дамы водили их в цирк на конные занятия. «Это тут рядом, чуть ли не за воротами училища...». Занимались и акробатикой и гимнастикой. Ну и, конечно, не без того, что во время тренировки и затрещину влепят, а то и кончиком шамбарьера так прижгут ноги, что с рубцом кровавым походишь. Словом, колотушки сыпались со всех сторон. К открытию следующего сезона воспитанники уже участвовали рядом со знаменитыми наездниками в групповых конных номерах — кадрилях, котильонах, маневрах.
Дела у Стуколкина шли хорошо. Его уже стали выпускать одного — солистом. Имел успех, страстно проникся, по его словам, мечтой исполнять, как прославленный Буклей, сценку на лошади «Деревенская свадьба». Наездник в ней предстает в обличье стыдливой невесты, которой надлежит раздеваться в первую брачную ночь перед воображаемым женихом.
— Сценка — что-то особенное! — увлеченно и с удовольствием вспоминал танцовщик.— Весьма пикантна, но не чересчур, все вполне пристойно, все в меру. Да, так вот, в руке у невесты огарок свечи. Она гасит огонь, и публика понимает: все дальнейшее происходит в потемках. Девица жеманно просит жениха, конечно, мимикой: «отвернись»... И только было начала сбрасывать одну за другой свои пышные юбки, дошла до нижней — и тут жених обернулся. Мать моя, как она взвизгнет и моментально загородилась вот этак своей юбчонкой. И до того Георг Буклей делал это комично, ну просто фарс! Еле дождался, когда начали репетировать «Деревенскую свадьбу», к мимике был способный, это еще раньше отмечали педагоги, на лошади стоял уверенно. Короче говоря, все получалось как нельзя лучше...
И вдруг беда.
Произошло это уже в новом каменном цирке — императорском, как его называли. Бог ты мой, с какой роскошью было отделано здание! Кругом позолота, драпировки алого бархата, комфортабельные ложи в три яруса, две галереи с отдельным входом для простолюдинов. Огромная сцена, а над ней — большущие светящиеся часы, позади сцены — великолепные конюшни на сто хвостов. Над ареной — громадная хрустальная люстра. Поражала всех и подвижная платформа для оркестрантов, которая посредством специального механизма выезжала когда надо из-под сцены на манеж и снова возвращалась на место. Говорили, продолжал он, что во всей Европе не было такого богатого цирка.
Не без гордости Стуколкин добавил: теперь в этом здании располагается их Мариинский театр оперы и балета. Он надеется, что братья побывают у них на спектакле.
Бывший воспитанник циркового класса, ободренный заинтересованностью своих слушателей, углубился в воспоминания, перебирал имена однокашников: Аня Натарова — отчаянная голова, ее засыпали, бывало, цветами, часто подарки дорогие получала... Катя Лаврова, эту обожала молодежь — крики «браво», рукоплескания...
Другая Катя — Федорова, ну та просто богиня, красоты необыкновенной, правда, высоковата, но в седле амазонкой, когда высшую школу работала, это скрадывалось. По мнению многих, Екатерина Федорова превосходила даже самое Каролину Лайо. Всем им уже тогда бенефисы стали давать. А вот наш брат, сильный пол, не так отличался,— покрыл он свое признание добродушным смехом.
Дмитрий, воспользовавшись паузой, спросил:
— А что за беда-то?
— Беда? Ах это... Было дело... Тренировался я как-то под вечер на Фрице — лошадь норовистая, нервная... ну и вот, значит, что-то ее напугало. Рванулась. Я — головой о барьер... Ужасно расшибся. А когда пришел в себя, заявил: делайте со мной что хотите, но к лошадям больше не подойду ни за какие коврижки... На том, милостивые мои государи, я поставил точку. Цирковая карьера окончилась, началась балетная...
— А другие как? — поинтересовался Аким.— Ну, те из циркового класса, с которыми вместе занимались... их-то куда?
— Как это — куда?
— Ну, давеча вы еще сказали: «императорский цирк закрыли», так вот люди-то...
— А-а... Да кто куда. Разбрелись, одним словом. Которых иностранцы к себе в труппы пригласили, которые нанялись в балаганы, по ярмаркам шатаются, барышни... кто замуж, а кто в драматический театр подались...
Вот так бесславно закончилась попытка подготовки артистов цирка. Императорская театральная дирекция, не справившись со своим начинанием, вынуждена была отказаться от него. В истории цирка этот неудачный опыт рассматривается как случайный эпизод. Лишь в первые революционные годы в молодой Стране Советов будет организовано на государственной основе обучение молодежи цирковому искусству.
6
Когда Никитины прибыли в Петербург, они еще не знали, что во время гуляний по всем зрелищным заведениям рыскают, высматривая даровитых исполнителей, театральные агенты, поставщики артистических сил. Один из них, удостоверившись, что хозяин Театра престидижитации в отлучке, зашел за кулисы и предложил Дмитрию, как старшему, длительную работу по увеселительным садам. Нужно только обождать открытия сезона. А до того он устроит их в балаган на ярмарку в Луге. Проценты, правда, взял большие — двадцать пять копеек с рубля, но ведь и работа-то не на день... Вот так и получилось, что приехали они в столицу всего лишь на одну пасхальную педелю, а пробыли целое лето. После ярмарки в Луге на Фоминой неделе выступали по увеселительным садам: у Излера в Новой Деревне — тогдашней окраине Петербурга, на летней сцене Каменного острова, в Ти-воли...
Брукс, помрачневший в последние дни, расплатился с Никитиными честь по чести, однако работать дальше не приглашал, хотя прежде часто говорил о долголетнем сотрудничестве, не приглашал, надо полагать, по причине крутой размолвки со своей супругой на почве денежных расчетов. Надежды на чудесное обогащение не сбылись. Из всех его фокусов женитьба по расчету была самым неудачным. Больше с ним братья не встретятся. По слухам, дошедшим до Петра, Адам Янович Брукс навсегда уехал куда-то в Скандинавию. Аким острее братьев пережил невеселую разлуку с добрым толстяком, немного взбалмошным, но простым и сердечным. Ведь, в сущности, престидижитатор явился одним из его наставников: многое Аким перенял от него, о многом узнал из его уст и сохранил об Адаме добрую память до старости.
Незабываемой и столь же полезной в эту пору становления Никитиных-актеров была встреча с Тимофеем Алексеевичем Стуколкиным, человеком легким, общительным и, главное, сведущим. По рассказам Николая Акимовича, отец и дядья набирались от него лоску. И, надо думать, не только лоску... В мемуарах современников он характеризуется как личность незаурядная, человек разносторонних интересов.
Петербуржец по рождению, Стуколкин стал для неискушенных провинциалов опытным проводником по огромному городу.
Перво-наперво повел их в Пассаж. Все здесь было в диковинку братьям. Богатые торговые ряды — и вдруг тут же оркестровая музыка. По-праздничному одетые люди фланируют взад-вперед, стоят посередке пары и группы, оживленно разговаривают. Чудно! Тимофей, тоже разодетый, как франт: на голове цилиндр, в руке трость с серебряным набалдашником, пояснил недоуменно озирающимся братьям: Пассаж тут — любимое место прогулок. Здесь назначают свидания, обмениваются новостями. И сплетничают тоже здесь... Тут же совершаются и крупнейшие торговые сделки. Провожатый в отличном расположении духа, с губ не сходит улыбка.
— Надеюсь, главный казначей фирмы «Братья Никитины»,— обернулся он к Дмитрию,— угостит нас по случаю окончания работы. Ресторации тут на любой вкус. Выбирайте: французская кухня—«лучшие в Европе повара»... Не угодно, так на втором этаже — роскошная итальянская кондитерская... А вот, извольте, немецкая булочная...
Пришлось Дмитрию раскошелиться. Потом в легком подпитии гуляли по Невскому, запруженному людьми. Катались на белом пароходике по Неве, поеживаясь от холода: кое-где еще плыли серые льдины. Братья во все глаза глядели на богатые дворцы вдоль набережных, дивились Петропавловской крепости и мостам — фактически город они увидели только теперь.