За спиной послышались голоса, а затем оклик Белова: «Шмидт, что там?». Пчёлкин повернул голову и увидел, что охрана преградила путь Дунаеву.
- Пропустите его, – велел Витя.
Андрей стремительным шагом приблизился к гробу. Кровь отхлынула от его осунувшегося, серого лица, и высокие скулы стали еще более выразительны.
- Кареглазая… – он вдруг осел около гроба, вцепившись в покрытое лаком дерево. – Ты что… Ты не могла…
Любовь – не память, она намного больше. Потому что любовь сильнее болезни разума. Дунаев вдруг тихо завыл, когда дотронулся до холодной кожи на Женином лице. «Вернись…» – шептал он одними губами. Пчёлкин застыл каменным изваянием, не в силах пошевелиться. Почувствовал, как плечо накрывает рукой Саша.
- Прости меня, брат, – услышал Витя пропитанные скорбью запоздалые извинения друга.
- А меня кто простит?
Потом ему передали ее вещи. Среди них обнаружились и аккуратные часики.
00:47.
Время замерло. Навсегда. Пчёлкин до рези в глазах вглядывался в разбившееся во время падения стекло, сквозь которое виднелись тонкие стрелочки. 00:47. Время, когда его жизнь полетела в тартарары. Время, когда он потерял ее.
С этим нельзя смириться, ведь всё внутри умирает – медленно и в ужасных муках. Никто из нас неспособен забывать. Забывать всё и полностью. Время не лечит, оно просто смягчает удар.
Он убивал.
Но смерти до этого не видел.
Он никогда не забудет тех первых чувств и ощущений. Её глаза заставляли его забываться. Она всегда говорила, что в ней нет абсолютно ничего особенного. А Пчёлкин тонул каждый раз в плене золотистого взгляда.
«Он ведь самый распространённый. Это банально. Очень», – говорила Женя.
А он с ней спорил.
А сейчас Витя в полной мере осознал, что его разрывает на части: вся жизнь, словно хрупкая ваза из хрусталя, разлетелась на миллионы мелких осколков. От переполняющих сердце и душу чувств хотелось кричать.
Это случилось на похоронах – паника охватила Пчёлкина во время самой, как назвал её кто-то из присутствующих, – главной части – спуск гроба в могилу. Он уже было собрался остановить весь этот «абсурд», но его вовремя схватил за руку рядом стоящий Белов.
- Пчёла, остановись! – тихо проговорил друг, и хватка его сделалась стальной.
Остановился, потому что перед ним замер Юрка – ничего не понимающий, но ощущающий, что мамы рядом больше не будет. Витя вцепился в плечики сына, сохраняя равновесие. Ольга Николаевна крепко взялась под руку зятя, и ладонь ее была влажная от мокрой земли. Удары молотка по гвоздям, забивающихся в крышку гроба, гремели словно залпы выстрела. В самое сердце.
Валера медленно распахнул глаза. Повышенная доза успокоительного сморила его глубокой ночью, и ему даже снились сны. Он давно разучился их видеть. Или просто уже не помнил. Но этот до сих пор стоял перед глазами.
Ему снилась Женька.
Совсем маленькая, именно такая, какой она вышла вместе с братом из дверей детского дома – в ситцевом платье и с бантом. Только в сновидении она не пошла с ним за руку. Осталась стоять на пороге казенного дома. А он ее звал… звал… и звал… Ольга Николаевна стремительно уводила его всё дальше, и силуэт сестры медленно таял в белой дымке.
Фил бегло осмотрел палату. В кресле дремала верная медсестра Катя. Не было Томы. Впервые за столько времени жена не сидела возле кровати, не держала за руку. И ее отсутствие заставило пульс подскочить. Страх когтистыми лапками вдруг пополз от самых кончиков ног. И Валера захрипел.
Катя резко вскочила и бросилась к мужчине, взволнованно глядя в его широко распахнутые темные глаза. В них дрожала влажная пелена.
- Ж… – зашипел Филатов, – Же… ня!..
====== 36. Выстрел ======
Стоять около больничной койки, где в тяжелом состоянии находится один из близких, теперь казалось какой-то злой традицией. Пчёлкин на автомате выставил на тумбочку пакет с фруктами и плюхнулся на край кушетки.
- Я тебе там привёз… Потом посмотришь.
Космос закряхтел, машинально хватаясь за забинтованный бок, поморщился, но смог подтянуть тело к изголовью, принимая полу-сидячее положение.
- Пчёл, скажи… С Жекой что?
Холмогоров едва отошел от операции, сам напоминал сейчас иссохшую мумию с полностью забинтованным корпусом. Он был слаб и морально подавлен; о том, что было после того, как он отключился на руках Шмидта в ту роковую ночь, мужчина не знал.
Пчёлкин запрокинул голову, уставился на светящую длинную лампу на потолке в попытке предотвратить накатывающие эмоции. Непонятно было, то ли лампа так противно и тихо жужжала, то ли кровь кипела в ушах. Его долгое молчание напрягло Космоса.
- Нет Жеки, – голос предательски сорвался, и Витя почувствовал влагу в уголках глаз.
На Космоса будто упала наковальня. Раздробила грудную клетку и размозжила сердце. Мужчина открыл рот, но не издал ни звука. Колючий ком вскарабкался по гортани и саднил горло до такой боли, что Космос в прямом смысле начал задыхаться.
Пчёлкин повернул к нему голову, видя, как Холмогоров схватился длинными, дрожащими пальцами за лицо. Его губы дрожали, он пытался вздохнуть, но из груди вырывался кашель вперемешку с зарождающимся гортанным рёвом.
- Я виноват… – хрипел Космос. – Не смог…
Пчёлкин вскочил и притянул вздрагивающую голову друга к груди. Его красные глаза уставились на белую стену, а правая ладонь беспрерывно стала гладить затылок Космоса.
- Тихо. Замолчи, – в его осипшем голосе слышалась ничем не прикрытая мольба. – Просто замолчи, Кос.
Космос смолк. Перед глазами с бешенной скоростью заплясали обрывки воспоминаний: как Женька улыбается, держа в руках фотоаппарат, как выходит из джипа Макс, как в свете фейерверков хищно блестит лезвие армейского ножа, как руки пытаются поймать оседающую на землю подругу, как холодный металл пронзает грудную клетку и как тело накрывает Женьку сверху в попытке защитить… Не смог. Девчонку спасти не смог.
- Что с Филом будет… Он же не переживет, Пчёл.
- Не знаю… – Пчёлкин потёр виски, ноющие от уже привычной за последние дни боли. – Давай не сейчас…
- С этой сукой что?
- И суки нет, – хмыкнул Витя.
- Я вообще до сих пор в мозгах это уложить не могу… Как… С чего вдруг.
- Потом, Кос. Всё расскажем потом. Ты сейчас главное в себя приходи. Витамины вон…
- Да какие на хрен витамины, Пчёл… – поморщился Холмогоров. – Юрка-то как? Блять, вообще абсурд, не верится, что я это спрашиваю…
Пчёлкин поджал губы и поднялся.
- Не понимает пока, а у меня нету слов, чтобы объяснить. Сейчас у тёть Оли, она хоть в себя не уйдет… Ты прости, брат. Ехать надо. Завтра с Белым заскочим. Держись, лады?
Мужские ладони соединились в крепком пожатии.
- Мы с тобой, брат, – Космос накрыл сжатые руки второй ладонью. – Всегда.
Витя кивнул и покинул палату.
Шмидт нажал на «газ», как только Пчёлкин рухнул на заднее сидение и закрыл глаза. Как странно, жизнь продолжалась, и как бы не хотелось, но приходило утро, которое сменялось днем, потом вечером, и все вокруг было прежним, привычным, вечным. А Её не было. Осознание каждый день впитывалось в воспаленный мозг. Она лежит. Там. В земле. Одна. А он живет. Хотя нет, «живет» – слишком. Выживает? Тоже не совсем подходит. Существует. Да, влачит на себе груз пережитого и существует.
- Притормози у ларька того, – попросил охранника Витя, кивнув на виднеющуюся впереди серую будку.
Шмидт молча выполнил просьбу. Пчёлкин вышел из машины и, приблизившись к табачному киоску, наклонился к окошку.
- «Кэмел» дайте.
Пока тучная продавщица доставала с полки пачку сигарет, Витя полез во внутренний карман пальто за портмоне. Совсем рядом, справа, послышались звонкие юные голоса и заливистый смех. Несколько молодых людей, которым не было даже и двадцати, бежали по тротуару, устраивая настоящую снежную бомбардировку.