Всё кругом шумело, гудело, ликовало сплошным гомоном пробужденной природы; зеленой травой покрывались высокие горы, стоящие над городом, оживали леса и рощи, и обыкновенно мы дурели об эту пору, проводя все свободные часы или на реке, или на горах, или в лесу. Теперь же, при участии Трубиных, наши блуждания, игры на свежем воздухе, смелые экскурсии под воскресный день, приняли самые широкие размеры.
Сначала Трубины знакомились с окрестностями и заставляли нас водить их всюду, -- а спустя недели две уже не было на 10 верст в окружности незнакомого для них места и они начали водить нас и показывать такие места, о которых мы и понятия не имели.
Это они спустились в какую то яму в лесу у берега реки, которая вдруг оказалась выходом подземной галереи, идущей от Бернардинского монастыря.
И всё это за время нескольких недель, причем, понятно, нам мешали в этих путешествиях классные занятия.
Когда же наступили экзамены, наши загородные прогулки пришлось совсем отложить в сторону.
Наше время было время особой строгости. Директор и состав учителей считались тем лучше, чем больше в заведении оказывалось слабых учеников: из 30 учеников в следующий класс переходила едва половина, а оканчивали и получали диплом много, если 10 -- 12. Учителя обращались в беспощадных экзаменаторов и задавались задачею срезать как можно больше своих же учеников.
Сообразно с этим занимались и мы.
Экзамены были и письменные, и устные, и готовиться к ним нас отпустили с самой Пасхи. Перед устными экзаменами обыкновенно было времени 9 -- 14 дней, перед письменными 2 -- 3. И мы зубрили, чертили, упражнялись, решали задачи, сходясь кучками по трое, по четверо. Наша компания была неизменна: я, Кожин, Довойно и Забуцкий. Занимались мы вместе, но свободное время проводили по разному. Кожин читал, мечтал и писал стихи, Забуцкий катался верхом, а мы с Довойно проводили время в саду у Трубиных.
Там собиралась нас целая шайка и чего мы не делали!
Трубины, понятно, являлись во всем зачинщиками.
При доме, который они занимали, находился роскошный сад: большой, запущенный, с двумя пересекающимися аллеями, заросшими травою, с тропинками, с развалившейся беседкой в чаще сиреневых кустов, с черемухой, вишней и старыми ароматными липами. В этом саду Петр и Григорий поставили две офицерские палатки и поселились в них, вероятно, представляя себе, что они живут в девственном лесу.
В этом-то саду мы и собирались.
В кустах и под купами деревьев раздавались наши смех, крики и кипело буйное веселье.
У братьев были ружья, и мы стреляли в цель; почти каждый соорудил себе высокие ходули; наконец, мы заготовляли блестящий фейерверк на день именин отца Трубиных -- 11-ое мая.
Один край этого сада был загорожен полуразвалившейся высокой каменной стеной, бурой, обветренной, поросшей мхом. Говорили, что это -- стена разрушенного и сожженного еще в 1835 г. монастыря. Теперь же эта стена просто отделяла два смежных участка, и мы никогда не задумывались над тем, что находится за стеной.
Высилась она высокая, шершавая, буро-зеленая, саженей на девять, и почти на самом её верху было круглое отверстие, вроде слухового окна.
И вот однажды кому то из нас пришла в голову задача -- попасть в это окошко камнем. Задача была не из легких, а поэтому она быстро заняла всех и в стену полетели друг за другом беспорядочно камни.
Часа два мы швыряли каменья и только один или два из них беззвучно пролетели в чернеющую дыру и скрылись, а десятки гулко и резко шлепались в стену и падали назад.
Когда мы пришли на другой день, Григорий встретил нас торжествующим возгласом:
-- Глядите, господа! Раз, два!
Он взмахнул рукою и выпустил камень. Камень со свистом описал плавную дугу и скрылся в черной дыре окошка.
-- Раз, два! Раз, два! -- и еще два камня полетели с такой же математической точностью.
-- А Петр не может! -- смеясь сказал Григорий, вытирая руку и отходя.
-- И врешь! -- закричал Петр. -- Вот тебе! -- и пустил камень, но камень, с треском ударился в стену, -- правда, недалеко от окна, -- и упал назад.
-- Ну, вот и показал! -- захохотал Григорий. Петр стиснул зубы и с остервенением стал упражняться. Мы увлеклись тем лее, и опять в стену с резкими ударами и глухим шуршанием посыпались камни.
Григорий, время от времени, пускал камень тоже и каждый раз без промаха.