– Цалу-уются! - протяжно сказала Катерина, появившаяся в дверях с сухарем в руке.
Василь повернул к ней лицо, не отпуская Злату.
– Я тебе взаместо папы, а Злата теперь взаместо мамы. Вот побьем фашистов, вернусь, и мы поженимся. Выйдешь за меня?
– Выйду, - сквозь слезы выдавила Злата.
– Ну и хорошо.
Василь подошел к Катерине, поднял ее на руки, поцеловал в висок:
– Слушайся Злату.
Поставил девочку и пошел к двери. Обернулся, посмотрел на них обеих.
– Я провожу тебя, Василь.
– Не надо. Темь на дворе. Я пошел.
И осталась Злата со своей радостью, со своим горем и с маленькой Катериной.
Когда Гертруда Иоганновна вышла вместе с Шанце во двор, Петр задержался возле Златы.
– Как живешь, Крольчиха?
– Как все. От Павла ничего нет?
– Ничего. Но мама говорит - обживается.
– Не сможет он там, - вздохнула Злата.
– Сможет. Павка знаешь какой? Он - кремень.
– А Ржавый в лес ушел, - прошептала Злата.
– Ну да?
– Катьку мне оставил. Вернется - мы поженимся. - Она просто не могла не поделиться этой удивительной, еще не до конца понятой новостью.
Петр посмотрел на нее удивленно, хмыкнул и засмеялся.
– Ты чего? - нахмурилась Злата.
– Да так… Ничего… Мы ж с Павкой тоже хотели на тебе пожениться.
И Злата засмеялась:
– Вот дураки!
Петр не знал, огорчаться ему или радоваться этой неожиданной новости. И он и Павка были влюблены в Злату, даже разговаривали на эту тему не раз. И по-братски решали, что Злата сама выберет одного из них. Им и в голову не приходило, что она может полюбить кого-то третьего: Ржавого, или Толика-собачника, или Эдисона. Остальные особи мужеского пола в расчет не брались. И вот на тебе! Конечно, Ржавый - хороший парень. Свой. Не трус. Верный друг. А все ж обидно!
Петр посмотрел на Злату, будто впервой увидел.
– Взрослая ты совсем. Наверно, когда война, взрослеют быстрее.
– Наверно. Вон ты какой стал. Совсем мужик.
Петр, неожиданно даже для самого себя, взял Златину припухшую от бесконечной возни с горячей водой и посудой руку, склонился над ней и поцеловал.
– Будь счастлива, Крольчиха.
Со двора возвратились Гертруда Иоганновна и Шанце. Гертруда Иоганновна вздохнула.
– Ну, теперь посмотрим ресторан.
Она долго откладывала эту минуту. Ей не хватало внутренней твердости. Там погибло много ее соотечественников. Она сама готовила эту гибель, потому что они были убийцами. Были фашистами. Они строили виселицы, копали рвы-могилы, расстреливали стариков, женщин и детей. А она была матерью. Они несли смерть, и только смертью можно было остановить их. И все же она отодвигала минуту, когда войдет в зал ресторана. Она - человек, она любит жизнь. И даже смерть убийц не радовала ее. У этих, что были в ресторане, тоже семьи, тоже дети. Она жалела их, ослепленных, оглушенных военными маршами, поверивших лживым словам о собственном величии, опустившихся до презрения к инородцам. А разве русские, белорусы, узбеки хуже? Она жила среди них, как своя среди своих. Она была сестрой в их огромной семье. Разве у еврея Флича меньше благородства, чем у доктора Доппеля? Ах, Флич, Флич, дорогой друг, брат, где ты? Жив ли?… Надо разбить фашизм, надо уничтожить человеконенавистническую философию, коричневую чуму. Чтобы люди жили в мире. Чтобы никогда никакой Гитлер не посмел внушать: ты - выше соседа, у тебя особая кровь, убей его!
– Идемте с нами, Шанце, посмотрим зал.
С этого дня Гертруда Иоганновна ожила. К ней вернулась ясность мысли, напористость и властность, которую она выработала в себе за год общения с соотечественниками. Она снова стала для них любезной, но недоступной хозяйкой гостиницы. Настойчивой и немного жадной, когда вопрос касался "дела". Она нанесла визит в финансовый отдел городской управы. Нужны были средства для восстановления ресторана. Средств не было. Ей объяснили, что даже при наличии средств негде взять материалы: кирпич, лес, цемент. Негде взять рабочую силу. Придется подождать до лучших времен!
Она слушала вполуха, надменно глядя перед собой куда-то в пространство. Она дала господину Тюшину высказаться, потом молча наблюдала, как он старательно утирает взмокшую лысину носовым платком. И сказала спокойно:
– Господин Тюшин. Я у вас не прошу кирпич и лес. Я у вас не прошу работший сила. Я у вас прошу деньги. Ферштеен зи? День-ги. И вы мне открывать кредит. Доктор Эрих-Иоганн Доппель, который есть высоко в Берлин, будет делать кирпич и лес. Работший сила мне не откажет господин комендант. У меня много идеи. Но мало денег. Немецкое командование не потерпит, чтобы офицер вермахта кушаль на коридор. Он не есть свинья. Он должен иметь отдых от победоносных наступлений. И он будет иметь отдых. Господин Тюшин, вы меня знаете много времени. Я всегда готова для вас лишно сделать любой доброе дело.
Тюшин склонил лысину.
– Очень, очень вами благодарен, фрау Копф.
Гертруда Иоганновна улыбнулась снисходительно. Пусть этот плешивый болван почувствует, какая за ней стоит сила. Поймет, как она уверена в себе и в том, что он откроет ей кредит для ремонта ресторана. Хотя силы за ней никакой не было. Доппель далеко. И не так уж она уверена в себе. Но во что бы то ни стало надо начать работы в ресторане. Тогда можно собирать артистов и она наконец выяснит, куда девались Флич и Федорович. Только тогда. Нельзя задавать вопросы службе безопасности просто так, из любопытства. Ее взаимоотношения с господином Витенбергом еще не сложились и, похоже, будут посложнее отношений со штурмбанфюрером Гравесом.
– Так на какой сумма я могу расшитывать, господин Тюшин?
Финансист снова взялся за носовой платок.
– Все так неожиданно, фрау Копф. Я должен согласовать с господином бургомистром. Прикинуть, подсчитать.
– Значит, вы имеет, што сшитать, господин Тюшин? - Гертруда Иоганновна снова улыбнулась, теперь уже теплее, как показалось Тюшину.
– Полагаю, нам удастся помочь вам, фрау Копф. Поскольку вопрос стоит об отдыхе господ офицеров.
– Именно так, дорогой господин Тюшин. - Гертруда Иоганновна поднялась и протянула Тюшину руку. - Я ожидаю ваш ответ.